Искренне ваш Сэм».
Ответить на это письмо было нетрудно. И я просто написала:
«Дорогой господин Келлер, некоторые люди похожи на Джейсона Да Косту: они приставляют к виску револьвер и спускают курок. А есть и такие, как Стивен Салливэн. Они мчатся по пустынной дороге и врезаются в дерево. Передайте Корнелиусу, что я никогда не забуду и никогда не прощу.
Дайана Салливэн».
На письмо Эмили ответить было гораздо труднее, потому что мои чувства к ней были слишком двойственны, но я все же написала:
«Дорогая Эмили, благодарю вас за письмо. С вашей стороны было очень благородно написать мне, и я надеюсь, что вы простите меня за то, что я долго не отвечала. Я хорошо понимаю, каким ударом для вас и для детей была эта ужасная новость.
Тони, разумеется, может летом остановиться у меня, но международное положение настолько ненадежно, что я не решаюсь уговаривать его приехать. Однако я уверена в том, что вы достаточно информированы и дадите Тони правильно понять, что может случиться, чтобы он мог принять окончательное решение и либо отказаться от своих намерений, либо подтвердить их. Мы будем очень рады его видеть, если он решит приехать.
Искренне ваша Дайана».
Покончив с письмами, я почувствовала себя лучше. Я сделала все необходимое для того, чтобы Элфрида была готова приступить осенью к занятиям в нориджской школе, и мы вернулись в Лондон, чтобы весенний семестр она смогла завершить в прежней школе.
Джордж и Нэнни приехали с нами. Джорджу было четыре года, он был вполне готов к детскому саду, и я пристроила его на три дня в неделю в Белгравийскую школу. Элдрид и Элан уехали обратно в свои школы. Жизнь продолжалась.
Никто не хотел покупать дом, так как не было никакой уверенности в том, чего можно было ждать в Лондоне, но я продолжала терзать агентов по недвижимости. Наш дом на Милк-стрит был освобожден и заперт. Я была этому рада, но поскольку подумывала, что мне было бы неплохо заняться какой-нибудь работой, то тешила себя мыслью о возвращении к своей отложенной карьере в области образования. Однако обстоятельства того времени были против меня, и в конце концов я хотела лишь уехать в Мэллингхэм и черпать силы в прошлом, наблюдая за тем, как Гитлер готовится разжечь пожар в Европе.
Я думала о прошлом Мэллингхэма, о тех сотнях лет, отделявших меня от дней, когда Годфри Слейд перестроил дом Элана Ричмондского.
Мои предки слышали, как стучались в английские двери и Наполеон, и Филипп Испанский, а также бесчисленные и безымянные французы, развязавшие Столетнюю войну.
Мой мир был очень старым и привыкшим к завоевателям, считавшим себя непобедимыми. В Мэллингхэме я могла думать о Гитлере без страха. Я могла с удовольствием слушать по радио Дж. Б. Пристли, читать в газетах о всяких совершенно безумных вещах и была готова встретить зловоние свастики, распространявшееся над водами Ламанша.
Наконец политика умиротворения испустила дух. Первого сентября Гитлер вторгся в Польшу, а двумя днями позднее, почти через двадцать пять лет после того, как по всей Европе после затемнения снова зажглись фонари, все вокруг опять погрузилось во мрак.
Я копалась в саду, когда пришло сообщение об объявлении войны. Садоводство было моим хобби, которым теперь, когда у меня появилось много свободного времени, я занималась с увлечением. Я сажала лук. Тщательно пропалывая почву, я думала о том, что будет с нами через год, но мое сознание отказывалось задерживаться на мыслях о будущем. Куда более спокойно было думать о прошлых столетиях, а все мои мысли о настоящем были сосредоточены лишь на том, как расположить цветы на клумбах, как трудно будет жить при нормировании бензина, и сможет ли Джордж посещать деревенскую школу. Меня тревожили также мысли о моем пасынке Тони. Он приехал в Англию в июне, все еще жил у нас и не хотел уезжать.
— Но, Тони, — начала я, считая, что нам нужно серьезно поговорить, — не лучше ли тебе теперь, когда началась война, быть у себя на родине? Когда вторгнутся немцы… — я остановилась. Мне никогда не случалось говорить словами Сэма Келлера. — Если немцы вторгнутся во Францию, в Европе жить станет труднее, и я уверена, что Эмили захотела бы, чтобы ты вернулся в Америку. Я просто удивляюсь, как это ты до сих пор не получил от Корнелиуса письма с приказом вернуться домой.
Он протестующе посмотрел на меня светло-голубыми глазами Стива.
— Корнелиус не входит в число моих друзей, — проговорил он.
Все выяснилось разом. Несмотря на всю доброту Эмили, он не был счастлив дома. Корнелиус, решивший заменить отца как дочерям Эмили, так и сыну Кэролайн, его не любил, а Алисия вообще едва его замечала.
— Это все потому, что я похож на папу, — говорил бедняга Тони, и он впервые прямо спросил меня, не считаю ли я Корнелиуса ответственным за смерть его отца.
— Да, — согласилась я.
— Скотт не хочет этому верить. Он думает, что папа сам был виноват во всем. В голове у Скотта большая путаница по этому поводу.
— Какие у него отношения с Корнелиусом?
— Очень хорошие. Корнелиус нравится Скотту. Корнелиус нравится всем, им все восторгаются, в особенности Эмили, и поэтому я не могу ничего сказать ей об этом, — очень быстро заговорил Тони, — но я больше не могу там жить. Я хотел приехать жить к вам, когда папа оставил Эмили. Мы со Скоттом очень огорчили тогда папу…
— Тони, не нужно чувствовать себя виноватым. Вы были еще слишком молоды, а положение было таким сложным… Стив понимал, что вам трудно. Ты не должен думать, что он этого не понимал.
— Я бы так хотел, чтобы папа был жив и чтобы я смог ему объяснить…
— Он был бы очень рад твоему желанию жить здесь, и я тоже этому очень рада. Хочешь, я сама напишу об этом Эмили?
Но он сказал, что не собирался писать Эмили. И больше не желает иметь никакого дела с Корнелиусом.
Некоторое время я старалась не думать о Корнелиусе, но, поскольку в первые дни 1940 года война текла довольно вяло, я решила, что могу, по крайней мере, дать волю своим воспоминаниям о недавнем прошлом. В феврале, за ленчем с Джеффри в Норидже, я даже поняла, что могу вспоминать о Стиве без слез.
— Я не буду советовать вам снова выйти замуж, — рассудительно заговорил Джеффри, — слишком уж горько произносить такие слова после смерти Джил. Но я рад тому, что ваши дела пошли лучше, Дайана.
— Я думаю о том, что должна делать что-то полезное во время войны…
Мы заговорили о будущем. Джеффри было уже за сорок, и хотя он попытался пойти добровольцем на фронт, но на его просьбу не обратили внимания. Пытался он и поступить на юридическую службу в армии, а тем временем по-прежнему работал в Норидже, где был уже старшим партнером в своей фирме.