Ну, не считая проституток. Наркотиков. И бухгалтерии.
Окей, место было вычищено с иголочки, но это не касалось уголовного кодекса.
Джон откинул голову на металлическую дверь, закрыл глаза, и тут вылезла истинная причина его пьянки.
Что, вашу мать, служило мерилом мужчины? Сражения? Количество отжимов лежа? Осуществленная месть?
Была ли мерилом способность держать себя в руках, когда весь мир качался, словно карточный домик? Или любовь к кому-то, даже зная о вероятности того, что тебя могут покинуть навечно?
Секс?
Окей, было серьезной ошибкой закрыть глаза. Или начать думать. Он разлепил веки и уставился на черный потолок с вставленными в него, похожими на звезды, лампами.
Выключилась вода. Смыли два писсуара. Дверь в клуб открылась и закрылась, потом операция повторилась.
Раздалось сопение через две кабинки от него. И еще. Потом — шорох и протяжное «ооооох». Шаги. Шум проточной воды. Чей-то маниакальный смех. Очередной раз открыли и закрыли дверь.
Один. Он остался один. Но это ненадолго, потому что кто-нибудь скоро обязательно зайдет.
Джон опустил взгляд на черный унитаз и велел желудку перейти к действиям, если тот хотел избавить его от смущения впоследствии.
Очевидно, он не хотел. Или может… да. Нет? Черт…
Он уставился на туалет, ожидая, когда сработает рвотный рефлекс, но, осознав, где находится, мгновенно забыл о своем желудке.
Он родился в туалетной кабинке. Его произвели на свет там, где перебравшие люди прочищали желудок… предоставленный самому себе матерью, которой он никогда не знал, и отцом, который не догадывался о его существовании.
Если Тор снова исчезнет…
Джон резко развернулся, но не смог заставит свои пальцы отпереть замок, чтобы выбраться наружу. С возрастающей паникой, он сражался с черным механизмом, пока тот, наконец, не сработал. Вылетев в уборную, Джон метнулся к двери, но так и не добрался до нее.
Над каждой из шести раковин висело зеркало в золотой оправе.
Сделав глубокий вдох, он выбрал ближайшее к выходу и встал перед ним, впервые встречаясь со своим «взрослым» лицом.
Его глаза были прежними… того же синего цвета, той же формы. Все остальное он не узнавал, ни жесткую линию подбородка, ни мощную шею или широкий лоб. Но глаза были его.
Так он думал.
«Кто я», губами произнес он.
Обнажив передние зубы, он наклонился к зеркалу, рассматривая клыки.
— Только не говори, что не видал их раньше.
Он обернулся. Хекс стояла напротив двери, практически закрыв их наедине.
На ней была та же одежда, что и всегда, но он смотрел на нее так, будто впервые видел эту обтягивающую майку или кожаные штаны.
— Я видела, как ты ввалился сюда. Просто решила убедиться, что ты в порядке. — Ее серый взгляд не дрогнул, и он мог поспорить, что выражение ее глаз никогда не выдает ее реакциию на происходящее. Взгляд женщины был, как у статуи — ясный и хладнокровный.
Как у невероятно сексуальной статуи.
«Я хочу трахнуть тебя», произнес он губами, забив на то, что выставляет себя придурком.
— Да?
Очевидно, она читала по губам. Или по члену, потому что, Бог знал, его дружок поднял в джинсах руку и приветственно помахал.
«Да, хочу».
— В клубе полно женщин.
«Именно тебя».
— Думаю, тебе будет лучше с ними.
«А я думаю, тебе будет лучше со мной».
Откуда, блин, взялась это самоуверенность, он не знал. Было ли это самомнение подарком Божьим или же рожденной выпивкой тупостью, он воспользуется им.
«На самом деле, я в этом уверен».
Он намеренно скользнул большими пальцами за пояс джинсов и медленно подтянул их. Его эрекция стала видна также, как и наружная обшивка у дома, и когда ее глаза опустились вниз, он знал, что открылось ее взору: размер его члена соответствовал его росту в шесть футов и семь дюймов. И это без эрекции. В возбужденном состоянии он был огромным.
О, а вот мы и не слишком похожи на статую, подумал он, когда ее взгляд, не вернувшись к его лицу, слегка вспыхнул.
Она смотрела на него, электричество искрилось между ними, и он откинул свое прошлое. Существовало только настоящее. И в настоящем она, заперев эту треклятую дверь, позволит ему зарыться между ее ног. А потом он трахнет ее стоя.
Ее губы раскрылись, и он ждал ее ответа, будто пришествия Божьего.
Ее рука резко взметнулась к наушнику, и она нахмурилась.
— Черт. Мне нужно идти.
Джон оторвал бумажное полотенце из держателя на стене, достал из кармана ручку и написал крайне наглые слова. Прежде чем она вышла, он подошел к ней, всучив накарябанное на листке в ее руку.
Она посмотрела на бумагу.
— Хочешь, чтобы я прочла это сейчас или позже?
«Позже», сказал он.
Дверь он открывал в более трезвом состоянии. А на его лице сияла нахальная улыбка в стиле «Я — мужик».
* * *
Когда Лэш снова появился в фойе дома своих родителей, то какое-то время стоял неподвижно. Он чувствовал себя так, будто тело сжали между двумя пластами парафинированной бумаги и прошлись утюгом, словно он был опавшим листком, который подобрали и законсервировали, и не без боли.
Он взглянул на свои руки. Согнул их. Хрустнул шейными позвонками.
Начались уроки его отца. Они будут встречаться регулярно. И он был готов к обучению.
Сжав кулаки, затем, разжав их, он пересчитал трюки, которыми обладал. Эти приемы… не были таковыми, на самом деле. Вовсе не трюки. Он был чудовищем. Чудовищем, которое только начало осознавать пользу чешуи на теле, огнедышащего рта или шипов на хвосте.
Это напоминало время после его превращения. Он должен был выяснить, кем он сейчас являлся, и как функционировало его тело.
К счастью, Омега поможет ему. Как и любой заботливый отец.
Собравшись с духом, Лэш повернул голову и посмотрел на лестницу, представляя себе Джона.
Было приятно снова встретить своего врага. Очень трогательно.
Холлмарку пора выпустить серию «мстительных» открыток, которые можно послать тому, кому впоследствии будет адресована месть.
Лэш осторожно встал, и медленно повернувшись, осмотрел помещение, подмечая старинные напольные часы в углу парадной двери, картины маслом и хлам, поколениями хранимым и оберегаемый его семьей.
Затем посмотрел в сторону столовой.
Лопаты, подумал он, лежали в гараже.
Он нашел парочку лопат, выстроенных в ряд у стены рядом с перфорированной плитой, на которой висели садовые совки и ножницы.
Выйдя наружу, он с удивлением обнаружил, что было все еще темно, ведь время, проведенное с Омегой, казалось вечностью. А может, уже настало завтра? Или послезавтра?