Судили об Японии в то время по интересному путешествию Гончарова, описанному во «Фрегате “Паллада”» 2*. Россия казалась непобедимым колоссом, с ее 180 миллионами жителей. Так судили многие из нас, квасных патриотов, получая все сведения о России из газет, придавленных сильным гнетом цензуры.
Наконец, после двух дней сидения в гостинице, нам сообщили, чтобы мы ехали на пароход к пяти часам вечера и пароход после этого скоро тронется в путь.
Пароход «Чихачев» оказался отличным судном, с превосходными каютами. Пассажиров первого класса было немного, на обеде этого дня публики было мало, и обедали даже в отсутствии капитана парохода, [тогда] как принято обыкновенно быть ему председательствующим за table-d’hote 3*. Часов в 8–9 тронулись в путь при сильном тумане, с ревом сирены и при звоне колокола. Впереди шел ледокол, пробивая лед своим могучим носом, а за ним тянулась вереница пароходов, в том числе и наш.
Начавшееся путешествие было неприятное: двигались медленно, с ревом сирен и звоном колоколов со всех выходящих пароходов, что нас, неморяков, сильно угнетало, давая понять, что мы находимся под опасностью налета какого-нибудь парохода на наш.
Я ушел скоро спать, на палубе было быть неприятно из-за тумана, а в рубке — скучно за отсутствием публики. Заснул скоро.
Проснулся утром рано при ярком солнце, врывающемся в круглые окошечки каюты.
Спустившись в рубку, чтобы напиться чаю, мне пришлось сесть с каким-то господином, сидевшим со своей молодой женой. У меня начался с ними разговор, из него я узнал, что он едет в Иерусалим на службу на должность уполномоченного русского правительства. Алексеевы оказались очень симпатичными и милыми компаньонами и собеседниками. Он хорошо знал Средиземное море, так как много раз плавал по нему, будучи ранее моряком и капитаном военного судна. Алексеев (к сожалению, его имя и отчество забыл) был нашим путеводителем по всем городам, где подолгу останавливался наш «Чихачев». Его советами и указаниями нам удалось по возможности осмотреть все достопримечательности в сравнительно короткие сроки. После наших обедов за table-d’hote мы вчетвером усаживались за отдельный столик, куда спрашивали подать вина и фруктов. Фрукты были чудные по своей нежности, сочности, и обыкновенно большая ваза была уничтожаема нами; таких фруктов в России мы иметь не можем, по невозможности перевезти их из-за их нежности.
Проводимые вечера в разговорах были крайне интересны: Алексеев, путешествовавший неоднократно вокруг света, был неистощим по своим воспоминаниям.
У меня остался в памяти его рассказ об Индии, где он, будучи в каком-то городе, видел интересный фокус: факир взял клубок ниток, бросил его вверх, клубок полетел по воздуху, всё поднимаясь, когда поднялся на большую высоту, факир приказал мальчику, бывшему с ним, лезть по нитке, мальчик полез и добрался до самого клубка, где начал его заматывать, и спустился с ним вместе на землю. Алексеев предполагал, что факир действовал на зрителей гипнозом, так как бывшие с ним моряки с военного судна имели фотоаппараты и засняли, но после проявления на фотографии не получилось изображения мальчика на воздухе с клубком ниток.
В то время, когда мы осматривали Константинополь, наш пароход наполнился публикой, в нем поместилась какая-то египетская принцесса со своей большой дамской свитой (как принцесса, так и ее свита держались обособленно, и им даже накрывался стол отдельно) и наш бывший министр внутренних дел Горемыкин со своей женой; Горемыкины во время table-d’hote сидели за общим столом со всеми пассажирами, они были весьма любезны и обходительны с сидящими с ними рядом. У меня лично установились с ними хорошие отношения, и на палубе и во время обеда пришлось с ними много беседовать. Узнал: министр, оставив должность, поехал отдыхать для поправления своих нервов в Константинополь по железной дороге, где гостил у своего друга, русского посла в Константинополе, некоторое время, а теперь от него едет в Каир, где думает провести несколько месяцев до начала жары. Его жена меня несколько раз приглашала к себе в гости и дала свой адрес, где они предполагали остановиться; то же самое было и в Каире, когда я с ними встретился на улице. Но для меня такое высокое знакомство было тяжело, я думал: могу ли я внести им что-нибудь интересное своим присутствием? И решился к ним не ехать.
Горемыкины своим присутствием на пароходе внесли в наше питание значительное улучшение: кормить нас начали очень хорошо, это стало сразу заметно всем пассажирам, выехавшим из Одессы.
На первом обеде с Горемыкиными нам подали отличные устрицы, по уверению Алексеевых, сидевших со мной рядом, как раз против Горемыкиных. Горемыкины, Алексеевы наложили свои тарелки полностью устрицами, я же отказался, тогда Алексеевы настойчиво начали убеждать, чтобы я их попробовал, что это блюдо — верх удовольствия. И Алексеев взял мою тарелку и положил в нее столько, сколько вместилось.
Я решился попробовать и сделал так же, как другие: подрезал и подцепил устрицу специальным ножичком, выжал лимон и отправил ее в рот. И испытал ужасное, неприятное положение: проглотить устрицу не могу из-за отвращения к слизнякам, у меня получились в горле спазмы, и я чувствую, что если я ее проглочу, то придется, пожалуй, бежать из-за стола, а выплюнуть на тарелку при всей почтенной публике было бы верхом неприличия; наконец, употребив всю силу воли, проглотил устрицу, не получив ни малейшего удовольствия от этого деликатеса. И моя тарелка, наполненная устрицами, целиком перешла Алексеевым, так как я больше пробовать решительно отказался *.
* Горемыкин по возвращении из Каира занял высокое положение в правительстве. Кстати, расскажу о печальной кончине Горемыкиных. Во время революции, в 1918 или 1919 году, они переехали жить в Сочи, поместясь у своих родственников; когда обедали на балконе дачи, были окружены бандитами с целью грабежа, как говорили потом в городе, бандиты их убили. Это мне передавал Юрий Константинович Киртбая, племянник моей жены, в то время бывший мальчиком, и он был свидетелем этого происшествия. Говорят, главари этого преступления были пойманы и расстреляны.
Горемыкин в моем представлении был, несомненно, весьма умным, очень честным и хорошим человеком, но, мне казалось, он не обладал сильным духом и волей, а потому можно было думать, что не он правил старшим составом министерства, а, пожалуй, они им.
Описывать города, осмотренные нами во время остановки парохода для разгрузки и нагрузки товаров, я не буду: имеются описания, раньше хорошо составленные, да и наш беглый осмотр не оставил у меня долгой памяти.
Открывшийся вид на Константинополь поразил меня: панорама была восхитительная при солнечном, ясном и теплом дне, но когда войдешь в город, то грязь его с бесконечным количеством нищих и собак сразу разочаровывают тебя, особенно при надоедливом выпрашивании бакшиша, без которого турки, казалось, жить не могут.
Главная улица — Пера наполнена роскошными магазинами и кафе, с бесконечным количеством публики всех национальностей. Бывший собор св. Софии по постройке очарователен, но содержался в то время весьма грязно; стены его внутри обвешаны как бы плакатами, но оказалось, это были разные изречения из Корана. Были в церкви с находящимися там мощами св. Варвары Великомученицы, но, быть может, я наименование святой — к моему стыду — перепутываю 4*. Но что меня удивило: перед церковью имеется площадка, обставленная скамейками, занятыми взрослыми, присматривающими за детьми разных возрастов; дети эти играли большими группами под апельсиновым деревом, усыпанным большим количеством фруктов. Мне невольно пришла мысль: могло ли бы у нас в России существовать фруктовое дерево с плодами там, где играют дети? Я уверен, наши дети не дали бы долго оставаться плодам на дереве, они были бы оборваны, с поломанными ветвями. В день, когда я записывал это свое воспоминание, мне пришлось на Покровке покупать огурцы у какой-то крестьянки, я ей сказал: «Зачем ты так рано огурцы срываешь, они очень еще малы?» Она мне ответила: «По необходимости приходится обрывать, иначе детки оборвали бы». — «Неужели ты не можешь детей воспитать так, чтобы они у тебя не крали?» — «Да я говорю не про своих деток, моим я не запрещаю рвать, сколько хотят, но дети-соседи обрывают в то время, когда я ухожу на работу, а потому и приходится утром обирать все огурцы, хотя бы они и маленькие».
Обратил тоже [внимание], когда был в Каире, отъехав довольно далеко от города, увидал громадные фруктовые сады с мандариновыми и апельсиновыми деревьями, как мне сказали, принадлежащие хедифу 5*. И сады эти даже не были огорожены заборами, а лишь отделялись от дороги небольшим земляным валиком.