Читать интересную книгу Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

Граф в своем потрепанном сюртуке и на старой коричневой кобыле радостно его окликнул:

— Ага! Вот и Престон. Доброго дня. Я как раз хотел спросить вас о той полоске земли на выгоне у Хоум Фарм. Джон Бриккилл хочет вспахать и засеять ее. Это не два акра, в лучшем случае.

Пока они разговаривали об этом куске земли, леди Харриет приняла решение. Как только ее отец замолчал, она сказала: — Мистер Престон, возможно, вы позволите мне задать вам один или два вопроса, чтобы успокоить меня, поскольку сейчас я нахожусь в некотором затруднении.

— Разумеется. Я буду только рад предоставить вам всю информацию, что в моих силах, — но в следующую секунду после таких вежливых слов он вспомнил слова Молли — что она обратится за помощью к леди Харриет. Но письма были возвращены, и вопрос был улажен. Она удалилась победителем, он — проигравшим. Конечно, она бы никогда не поступила так неблагородно, обратившись за помощью, когда все закончилось.

— Среди холлингфордских слухов ходит молва о вас и о Молли Гибсон. Мы можем поздравить вас с помолвкой с этой юной леди?

— Ах! Между прочим, Престон, нам следовало это сделать прежде, — вмешался лорд Камнор с поспешной доброжелательностью. Но его дочь промолвила тихо: — Мистер Престон еще не ответил нам, подтверждается ли молва, папа.

Она посмотрела на него с видом человека, ожидающего ответа, и ожидающего правдивого ответа.

— Я не столь удачлив, — ответил он, стараясь вынудить свою лошадь беспокойно топтаться, при этом не привлекая к себе внимания.

— Тогда я могу опровергнуть этот слух? — быстро спросила леди Харриет. — Или есть другая причина поверить в то, что через какое-то время он может оказаться правдой? Я спрашиваю потому, что подобные слухи, если они ни на чем не основаны, причиняют вред молодым девушкам.

— Воздержитесь от других возлюбленных, — вставил лорд Камнор, весьма довольный собственной проницательностью. Леди Харриет продолжила:

— И я весьма заинтересована в мисс Гибсон.

Из ее расспросов мистер Престон понял, что «попался», как он выразился про себя. Вопрос был в том, сколь много или сколь мало ей известно?

— Я не возлагаю надежд когда-нибудь ближе, чем в данный момент, заинтересовать мисс Гибсон. Я буду только рад, если этот прямой ответ избавит вашу светлость от беспокойства.

Он не мог не произнести свои последние слова с налетом высокомерия. Оно было не в самих словах, и не в тоне, которым они были произнесены, не во взгляде, который сопровождал их, оно было во всем. Оно подразумевало сомнения в праве леди Харриет расспрашивать его подобным образом. Но это неуловимое высокомерие раззадорило леди Харриет. Она была не из тех, кто сдерживается, во всяком случае, ради мнения подчиненного.

— Тогда, сэр, вы осознаете вред, который можете причинить репутации юной девушки, если встречаетесь и подолгу с ней разговариваете, когда она прогуливается в одиночестве, никем не сопровождаемая? Вы положите начало… вы положили начало этим слухам.

— Моя дорогая Харриет, ты не слишком далеко зашла? Ты не знаешь… у мистера Престона могли быть намерения… неизвестные намерения.

— Нет, милорд. Я не имею намерений в отношении мисс Гибсон. Она, возможно, очень достойная юная девушка, я в этом не сомневаюсь. Леди Харриет, кажется, решила поставить меня в такое положение, что я не могу не признаться… не завидно… неприятно это признавать… но я, на самом деле, брошенный человек. Брошенный мисс Киркпатрик после довольно долгой помолвки. Мои встречи с мисс Гибсон были не самого приятного рода — как вы можете заключить, когда я расскажу вам, что она была доверенным лицом, и в каком-то роде зачинщицей, в этом последнем шаге мисс Киркпатрик. Любопытство вашей светлости (с ударением на первом слове) удовлетворено этим довольно унизительным для меня признанием?

— Харриет, моя дорогая, ты зашла слишком далеко… у нас не было права вмешиваться в дела мистера Престона.

— Разумеется, — ответила леди Харриет с улыбкой победившей непосредственности: первой улыбкой, которую она адресовала мистеру Престону за долгое время. Впервые с того времени, много лет назад, когда он, злоупотребляя своей красотой, допустил тон галантной фамильярности по отношению к леди Харриет и отпустил ей личные комплименты, словно обращался к равной. — Но он извинит меня, я надеюсь, — продолжила она по-прежнему с той же любезностью, которая заставила его почувствовать, что теперь он занял более высокое место в ее мнении, чем прежде, в начале их знакомства, — когда он узнает, что назойливые языки холлингфордских кумушек говорили о моей подруге, мисс Гибсон, в самой непростительной манере, извлекая неправомерные заключения из ее общения с мистером Престоном, природу которого он только что посчитал своей обязанностью объяснить мне.

— Думаю, мне едва ли нужно требовать у леди Харриет обещания сохранить это объяснение в тайне, — сказал мистер Престон.

— Разумеется, разумеется! — ответил граф, — каждый это понимает.

И он поехал домой, где пересказал своей жене и леди Куксхавен весь разговор между леди Харриет и мистером Престоном, разумеется, при условии строжайшей секретности. Несколько дней спустя леди Харриет пришлось выдержать довольно много критики по поводу своего поведения и отсутствия надлежащего достоинства. Тем не менее, она успокоилась тем, что нанесла визит Гибсонам; и, узнав, что миссис Гибсон (которая все еще была нездорова) дремлет в это время, она не испытала трудностей в том, чтобы вывести ничего не подозревавшую Молли на прогулку, во время которой леди Харриет ухитрилась дважды пройти по всей длине главной улицы городка, пробыть у Гринстеда полчаса и закончить визитом к мисс Браунинг, которой, к сожалению леди Харриет, не оказалось дома.

— Возможно, это к лучшему, — произнесла она, после минутного раздумья. — Я оставлю свою карточку и припишу твое имя, Молли.

Весь день Молли немного озадачивало подобное поведение, в которое ее вовлекли, словно неодушевленный предмет, и она воскликнула: — Прошу вас, леди Харриет… я никогда не оставляю карточек. У меня их нет, ни для мисс Браунинг, ни для других. Я вхожу и выхожу, когда мне вздумается.

— Не беспокойся, дорогая. Сегодня ты все сделаешь как надо, согласно правилам этикета.

— А теперь передай миссис Гибсон, чтобы она приехала в Тауэрс на весь день. Мы пошлем экипаж за ней, когда она даст нам знать, что уже достаточно окрепла, чтобы выходить. Ей лучше приехать на несколько дней, в это время года не стоит больному человеку проводить вечера на улице, даже в экипаже, — так говорила леди Харриет, стоя на белой лестнице дома барышень Браунинг и держа Молли за руку, пока прощалась с ней. — Тебе лучше сказать ей, дорогая, что я приходила повидать ее… но, застав ее спящей, я убежала с тобой, и не забудь сказать о том, чтобы она приехала погостить у нас, дабы сменить климат… маме это понравится, я уверена — об экипаже и тому подобном. А теперь до свидания, сегодня днем мы хорошо поработали! Лучше, чем ты себе представляешь, — продолжила она, все еще обращаясь к Молли, хотя последняя уже этого не слышала. — Я не выберу Холлингфорд, если он не изменит мнение в пользу мисс Гибсон после того, как я сегодня позаботилась об этой девочке.

Глава L

Синтия в отчаянном положении

Миссис Гибсон медленно восстанавливала силы после простуды, и прежде чем она достаточно окрепла, чтобы принять приглашение в Тауэрс от леди Харриет, Синтия вернулась из Лондона домой. Если Молли и считала, что при расставании сестра едва ли вела себя нежно и деликатно — если такая мысль на мгновение закралась ей в голову, то она раскаялась, как только Синтия вернулась, поскольку девушки встретились с прежней семейной нежностью, поднялись наверх в гостиную, приобняв друг друга за талию и уселись вместе, рука об руку. Синтия вела себя намного спокойнее, чем до отъезда, когда неприятная тайна грузом лежала у нее на сердце, и она становилась попеременно то унылой, то капризной.

— В конце концов, — сказала Синтия, — очень приятно чувствовать себя дома. Но мне бы хотелось видеть тебя более здоровой, мама! Это единственное неприятное обстоятельство. Молли, почему ты не послала за мной?

— Я хотела…, - начала Молли.

— Но я не позволила ей, — перебила миссис Гибсон. — В Лондоне тебе было намного лучше, чем здесь, ты бы не помогла мне, а твои письма было очень приятно читать. А теперь и Хелен стало лучше, и я почти здорова. И ты приехала домой как раз вовремя, потому что все только и говорят, что о Благотворительном бале.

— Но мы не пойдем в этом году, мама, — решительно произнесла Синтия. — Он ведь будет 25-го? И мне кажется, ты недостаточно поправишься, чтобы вывезти нас.

— Кажется, ты определенно решила приписать мне худшее состояние, чем есть на самом деле, дитя, — произнесла миссис Гибсон довольно капризно, она была из тех, кто преувеличивает свой пустяковый недуг, но не желает жертвовать удовольствиями, признаваясь в том, что болезнь довольно серьезна. В этом случае для миссис Гибсон было хорошо, что ее муж проявил свою власть и запретил ехать на этот бал, которого она страстно ждала. Но последствием этого запрета явились бесконечные жалобы, и Молли часто оказывалось тяжело поддерживать настроение двух других членов семьи, а также свое собственное. Нездоровье могло вызвать упадок духа миссис Гибсон, но почему Синтия была так молчалива, если не сказать, грустна? Молли была озадачена этим, и все больше озадачивалась, потому что время от времени Синтия призывала сестру похвалить ее за какую-то неизвестную и таинственную добродетель, которой та обучилась. И Молли по своей неопытности верила в то, что после некоторых упражнений в добродетели настроение поднимается, поощренное одобрением совести. Тем не менее, в случае с Синтией этого не произошло. Порой, когда Синтия была особенно вялой и унылой, она говорила подобные вещи: