Читать интересную книгу Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

Он, не обращая на нее внимания, продолжил говорить сам с собой:

— Я был не прочь уехать из города; и какую пищу для слухов преподнесет этот глупый поступок! — некоторое время он молчал, засунув руки в карманы, и, опустив глаза в пол, продолжил свое движение по шканцам. Внезапно он остановился рядом со стулом мисс Браунинг: — Я совершенно неблагодарен вам за тот истинный знак дружбы, который вы мне оказали. Будь это правдой или ложью, вы правильно решили, что мне следовало знать о мерзких слухах. Вам было неприятно рассказывать их мне. Благодарю вас от всей глубины моего сердца.

— В самом деле, мистер Гибсон, если бы это было ложью, я бы никогда об этом не упомянула, но пусть слухи утихнут.

— Это неправда! — сказал он упрямо, уронив руку, которую протянул в своем излиянии благодарности.

Она покачала головой: — Я всегда буду любить Молли ради ее матери, — сказала она. И это было великое признание от правильной мисс Браунинг. Но отец Молли не понял этого.

— Вам следовало бы любить ее ради нее самой. Она не сделала ничего, чтобы опозорить себя. Я немедленно отправлюсь домой и добьюсь правды.

— Как будто бедная девочка, которую уже вовлекли в обман, будет долго колебаться перед тем, как солгать, — ответила мисс Браунинг на эти последние слова мистера Гибсона. Но она была достаточно благоразумна, чтобы произнести это, когда он находился уже вне пределов слышимости.

Глава XLVIII

Невинная преступница

Наклонив голову, словно ему в лицо дул резкий ветер, — хотя на улице было тихо, — мистер Гибсон быстрым шагом шел к своему дому. Он позвонил в колокольчик, с его стороны это был необычный поступок. Мария открыла дверь.

— Пойдите и скажите мисс Молли, что ее ждут в столовой. Не говорите, кто ее ждет, — что-то в словах мистера Гибсона заставило Марию с точностью выполнить его поручение, несмотря на вопрос удивленной Молли:

— Ждут меня? Кто, Мария?

Мистер Гибсон прошел в гостиную и закрыл дверь, чтобы остаться в одиночестве. Он подошел к камину, оперся о каминную полку и склонил голову на руки, стараясь успокоить биение сердца.

Дверь открылась. Он знал, что Молли стоит у дверей еще до того, как услышал ее удивленный возглас:

— Папа?!

— Тише! — произнес он, резко оборачиваясь. — Закрой дверь. Подойди сюда.

Молли подошла к нему, гадая, что случилось. Она тут же подумала о Хэмли.

— Это Осборн? — спросила она, не дыша. Если бы мистер Гибсон не был настолько взволнован, чтобы рассуждать спокойно, из этих двух слов он мог бы сделать утешительный вывод.

Но вместо того, чтобы позволить себе искать утешение из второстепенных свидетельств, он спросил:

— Молли, что это я узнал? Ты тайком общалась с мистером Престоном… встречалась с ним в отдаленных местах, украдкой обменивалась с ним письмами?

Хотя он признался, что не верит во все эти слухи, и в глубине души не верил им, его голос был твердым и жестким, лицо — бледным и мрачным, а взгляд, прикованный к Молли, остро следил за ней. Она задрожала с головы до ног, но не сделала попытки отвести глаза. Если она молчала некоторое время, то только потому, что поспешно обдумывала свою причастность к делам Синтии. Молчание длилось всего мгновение, но для того, кто страстно ожидал негодующего отрицания, оно казалось долгим. Мистер Гибсон схватил ее за запястья. Он не осознавал своего поступка, но так как его нетерпение росло, он сжимал ее руки все крепче, пока она непроизвольно не застонала от боли. И тогда он отпустил ее, Молли смотрела на свои истерзанные руки, и слезы быстро наворачивались ей на глаза, стоило только подумать, что ее отец, мог причинить ей боль. В этот момент ей это показалось более странным, чем то, что он, должно быть, узнал правду — даже в преувеличенной форме. Словно маленький ребенок, она протянула к нему руки, ожидая, что ее пожалеют, но ничего не получила.

— Уф! — воскликнул он, взглянув на отметины, — это ничего… ничего. Ответь на мой вопрос. Ты… ты встречалась с этим человеком наедине?

— Да, папа, встречалась. Но я не думаю, что это было предосудительно.

Мистер Гибсон был удовлетворен: — Предосудительно! — с горечью повторил он. — Вовсе непредосудительно? Что ж! Как-нибудь я должен это выдержать. Твоя мама умерла. Одно это утешает. Верно, не так ли? Я не верил этому… не мог. Я смеялся исподтишка над их легковерием. А все это время я был в дураках!

— Папа, я не могу рассказать тебе всего. Это не моя тайна, иначе ты непременно обо всем узнал. Ты будешь сожалеть… я никогда не обманывала тебя, разве я могла? — она пыталась взять его за руку, но он упрямо держал руки в карманах, его глаза изучали рисунок на ковре. — Папа! — произнесла Молли, снова умоляя, — разве я тебя когда-либо обманывала?

— Что я могу сказать? Я узнал об этом из городских пересудов. Я не знаю, что из этого может выйти!

— Городских пересудов?! — испуганно повторила Молли. — Какое им дело до этого?

— Каждый считает, что это его дело облить грязью имя девушки, которая пренебрегла всеобщими правилами скромности и пристойности.

— Папа, ты очень жесток. Пренебрегла скромностью! Я скажу тебе точно, что я сделала. Я один раз встретилась с мистером Престоном… в тот вечер, когда ты высадил меня, чтобы я прошла через Кростон-Хит… а там с ним был другой человек. Я встретилась с ним во второй раз… в этот раз, как было условлено… никто, кроме нас двоих… в парке Тауэрса. Это все, папа. Ты должен доверять мне. Я не могу объяснить больше. Ты должен доверять мне.

Он не мог не смягчиться от ее слов — в тоне, котором они были произнесены, была такая искренность. Но он молчал и не двигался несколько минут. Затем поднял на нее глаза впервые с тех пор, как она призналась ему. Лицо Молли было очень бледным, но на нем был отпечаток последней искренности смерти, когда истинное выражение побеждает временное притворство.

— А письма? — спросил он, почти устыдившись, своих сомнений.

— Я отдала ему одно письмо… в котором я не написала ни строчки, и которое, на самом деле, было просто конвертом, без написанного содержимого. Передача того письма… две встречи, которые я упоминала… это все личное общение, которое состоялось у меня с мистером Престоном. О! папа, что они говорили такого, что огорчило… настолько тебя потрясло?

— Не имеет значения. По нынешним временам, то, что ты сделала, Молли, уже достаточное основание для слухов. Ты должна рассказать мне все. Я должен суметь опровергнуть эти слухи от начала до конца.

— Как их можно опровергнуть, когда ты говоришь, что правда, в которой я призналась, достаточное основание для того, чтобы о ней говорили.

— Ты говоришь, что действовала не для себя, а для другого человека. Если ты расскажешь мне, кто был этим другим… если ты расскажешь мне все целиком, я сделаю все возможное, чтобы защитить ее — конечно, я догадываюсь, что это была Синтия — пока я оправдываю тебя.

— Нет, папа! — сказала Молли, немного подумав. — Я рассказала тебе все, что могла. Это все касается меня. Я пообещала больше не рассказывать ни слова.

— Тогда твоя репутация будет поставлена под сомнение. Этого не миновать, пока ты не дашь самого полного объяснения этим тайным встречам. Я намерен вырвать всю правду из уст самого Престона!

— Папа! Еще раз прошу тебя доверять мне. Если ты спросишь мистера Престона, скорее всего, ты услышишь всю правду, но именно правду я пытаюсь с таким трудом скрыть, поскольку, если она выйдет наружу, это сделает несчастными нескольких человек, а со всей этой историей теперь покончено.

— Но не с твоим участием в ней. Мисс Браунинг послала за мной сегодня вечером, чтобы рассказать мне, что о тебе говорят люди. Она намекала, что ты полностью утратила свое доброе имя. Ты не знаешь, Молли, что даже самая малость может очернить репутацию девушки на всю жизнь. Все, что она сказала, было очень тяжело вынести, хотя я не верил ни единому слову. А теперь ты говоришь мне, что многое из сказанного, правда.

— Но я думаю, ты — храбрый человек, папа. И ты веришь мне, не так ли? Мы переживем эти слухи, не бойся.

— Ты не знаешь, насколько сильны языки недоброжелателей, дитя, — сказал он.

— Раз ты снова называешь меня «дитя», я ничего не боюсь. Дорогой, любимый папа, я уверена, самое лучшее и самое мудрое решение — не обращать внимания на эти толки. В конце концов, они вовсе не подразумевают недоброжелательности. Уверена, что мисс Браунинг не имела ввиду ничего подобного. Со временем люди почти забудут, сколь много они раздули из малого… а если даже не забудут, ты ведь не заставишь меня нарушить клятву?

— Возможно, нет. Но я не могу так легко забыть о людях, которые, пользуясь твоей щедростью, поставили тебя в это затруднительное положение. Ты очень юна и смотришь на подобные вещи как на временное зло. У меня больше опыта.