что к тому времени будет уже поздно спасать души грешников от мук ада.
— Довольно! — почти в истерике вскричал Уильям. — Прибереги это для своих проповедей.
Филипу хотелось сказать еще что-нибудь резкое, однако он сдержался. С этим юнцом творилось нечто странное. У приора было чувство, что Уильям вот-вот впадет в неукротимую ярость и станет по-настоящему буйным. Филип не боялся его. Он вообще не испытывал страха перед разбушевавшимися людьми, возможно, потому, что еще ребенком видел самое ужасное, на что они способны, и все же остался жив. Но сейчас не стоило дразнить Уильяма своими замечаниями, поэтому он как можно спокойнее произнес:
— Рай и ад — это то, с чем я постоянно имею дело. Добродетель и грех, прощение и наказание, добро и зло. Боюсь, не говорить об этом мне не удастся.
— Тогда говори сам с собой, — прорычал Хамлей и, пришпорив коня, рысью помчался вперед.
Однако, отъехав ярдов на сорок-пятьдесят, он вновь перевел коня на шаг. Филип подумал было, что мальчишка поостыл и собирается опять ехать рядом, но он ошибался, и оставшееся время они ехали порознь.
На душе у приора было уныло и тревожно. Он чувствовал, что уже не способен управлять своей судьбой: сначала в Винчестере им как хотел вертел Уолеран Бигод, а теперь он позволяет Уильяму Хамлею тащить его в эту таинственную поездку. «Все они пытаются манипулировать мной, — размышлял Филип. — Почему я не сопротивляюсь? Пора что-то предпринять». Но что он мог сделать? Только повернуть обратно в Винчестер. А какой в этом смысл? И, уставившись на круп Хамлеева коня, приор следом за ним трясся на своей лошадке.
Ближе к полудню они добрались до долины, где стоял епископский дворец. Филип вспомнил, как, трепеща от страха, в начале года он приезжал сюда со своей смертельной тайной. С тех пор произошло столько событий!
К его удивлению, Уильям, не останавливаясь, проехал мимо дворца и поскакал дальше по бежавшей к вершине холма дороге, которая вскоре сузилась до ширины обычной тропинки. Филип знал, что ничего важного впереди не было. Когда они поднялись на холм, приор увидел нечто вроде стройки. Чуть ниже дорогу им преградил земляной вал, выглядевший так, словно он был насыпан совсем недавно. В голове Филипа мелькнуло ужасное подозрение.
Они повернули в сторону и поскакали вдоль вала, пока не нашли в нем проход. По другую сторону земляной насыпи был вырыт ров, на дне которого блестела вода.
— Это то, что я должен был увидеть? — проговорил приор.
Уильям лишь кивнул.
Подозрение Филипа подтвердилось: Уолеран строил замок. Приора охватило отчаяние.
Ударив пятками по бокам своей лошади, Филип пересек ров. Уильям следовал за ним. Земляной вал и ров кольцом тянулись вокруг холма. На внутреннем берегу рва на два-три фута уже поднялась кладка толстой крепостной стены. Было ясно, что эта стена еще не достроена и, судя по ее толщине, она будет очень высокой.
Да, Уолеран строил замок, но ни работников, ни инструментов, ни штабелей камня или леса нигде не было видно. За короткое время была проделана огромная работа, а затем она вдруг остановилась. Очевидно, у Уолерана кончились деньги.
— Я полагаю, — сказал Уильяму Филип, — можно не сомневаться, что этот замок возводит именно епископ.
— Кому еще, — отозвался тот, — Уолеран Бигод позволит строить замок рядом со своим дворцом?
Филип почувствовал горечь обиды. Все было абсолютно ясно: епископ Уолеран хотел получить графство Ширинг с его каменоломней и строевым лесом для того, чтобы построить собственный замок, а вовсе не церковь. Приор же оказался всего лишь орудием в его руках, а сгоревший Кингсбриджский собор — удобным предлогом. Их роль заключалась в том, чтобы разбудить набожность короля и склонить его принять решение о пожаловании графства Уолерану.
Филип увидел себя таким, каким он, должно быть, виделся епископам Генри и Уолерану: наивным, жалким, улыбающимся и покорно кивающим. Они хорошо знали, с кем имеют дело! А ведь он доверял им, прислушивался к ним и даже с храброй улыбкой сносил их пренебрежительное отношение, ибо думал, что они помогают ему, в то время как они просто дурачили его.
Беспринципность Уолерана поражала его. Ему вспомнилась неподдельная печаль в глазах епископа, когда тот смотрел на развалины собора. Тогда Филипу показалось, что в нем есть истинное благочестие. Уолеран, должно быть, думает, что в служении Церкви высокие цели оправдывают низкие средства. С этим Филип никогда не был согласен. «Я бы никогда не поступил с Уолераном так, как он пытается поступить со мной!» — возмутился приор.
Прежде он никогда не считал себя легковерным и сейчас недоумевал, в чем он совершил ошибку. В голову пришла мысль о том, что он совершенно напрасно с таким благоговением относился к епископу Генри и его шелковым одеждам, к великолепию Винчестера и его соборов, к стопкам серебра на монетном дворе и горам мяса в лавках мясников и, наконец, к мысли о встрече с королем. Он совсем забыл, что и через шелковые одежды Господь видит грешную душу, что единственное богатство, к которому стоит стремиться, — это сокровища на небесах и что в церкви даже король должен становиться на колени. Видя, что все вокруг были такими могущественными и такими искушенными, он совсем забыл об истинных ценностях, утратил способность критически мыслить и доверился епископам. В награду за это они предали его.
Он вновь обвел глазами мокрую от дождя строительную площадку, затем повернул лошадь и, уязвленный, поскакал прочь. За ним — Уильям.
— Ну что теперь скажешь, монах? — съязвил он.
Филип промолчал.
Он вспомнил, что сам же и помог Уолерану стать