— Простите, мадам, — сказал он. — Я не знал… Этот господин указал мне на вас и сказал, что вы вместе…
Что это? Действительно этот человек был преследующим меня коммунистом, или у меня началась мания преследования?
Приехав в гостиницу, я немедленно вызвала председательницу клуба. Через несколько минут она приехала с мужем, я рассказала ей эту историю, она сообщила о ней полиции. Но… ни подозрительного господина, ни такси найти не могли.
Неужели в самом деле я схожу с ума? Я схожу с ума! У меня мания преследования, мне кажется, что за мной гоняются большевики. Может быть, я вообще все преувеличиваю? Может быть, я ошибаюсь, что миру грозит смертельная опасность? Господи, помоги мне разобраться. Разум не может объять, постигнуть, разум не может успокоиться. Может быть, мне кажется, что коммунисты укрепляются во всем мире? Может быть, я напрасно огорчаюсь, что Америка признала советскую власть, что Рузвельт любезно пригласил Михаила Ивановича Калинина к себе в гости, что Максим Литвинов, комиссар по иностранным делам, посетил как почетный гость Америку и тряс руку президенту? А теперь, что Конгресс принял решение, обеспечивающее социалистам и коммунистам полную свободу для распространения их учения, как они распляшутся в Америке, имея к тому же своего посла, Александра Трояновского, которого с почетом привез в Америку американский посол Буллит! Разве можно было что–нибудь понять во всем этом? Все эти мысли не давали мне покоя.
Между лекциями я прочитывала газеты, которые приводили меня в отчаяние. И я продолжала ездить из города в город, читая лекции, объясняя американцам, что такое коммунизм. Одна из самых ответственных лекций была в Де—Мойн — 4000 человек в аудитории. Дискуссия о коммунизме с тремя большевиками. Мои оппоненты, крикливые, напористые, решительные, самоуверенные мужчины среднего возраста, говорящие по–английски с несомненным акцентом. Во время прений они, перебивая друг друга, налетали на меня с вопросами. Но хотя они были внешне бесстрашны и агрессивны, их на самом деле легко было победить. Беда их была в том, что они были местные, американские коммунисты, совершенно не знакомые с жизнью в России, я же знала, и мне легко было разбить их доводы. Публика устроила мне овацию. А при выходе я увидела, что в громадном, уже почти пустом зале стояла отдельная группа людей, среди них — мои оппоненты. Они, энергично жестикулируя, о чем–то оживленно и взволнованно разговаривали, бросая на меня косые взгляды.
Во время моих поездок по Америке я чувствовала себя очень несчастной и одинокой. Особенно было неуютно в гостиницах. Кругом чужие, поговорить не с кем, но я любила ездить в поездах. Попросишь портера принести тебе столик, расположишься писать письма, готовишься к лекции, читаешь или просто смотришь в окно.
Как–то раз я ехала в Чикаго. В моем отделении сидел мужчина, но он скоро вышел, и я осталась одна, что было очень приятно. В 6 часов вечера я пошла обедать и, проходя по вагону, услышала русскую речь. В самом конце вагона сидели трое и оживленно говорили по–русски. Один из них был мой сосед. Они были так заняты разговорами, что не заметили меня. А когда сосед зашел в мое отделение, я спросила, русский ли он. «Я не понимаю», — сказал он по–английски с явным акцентом и вышел.
Была уже полночь, когда поезд пришел в Чикаго. Почти все пассажиры вышли. Русские оставались. Я боялась выйти и задержалась, надеясь, что они уйдут, и боясь, что они проследят, куда я пойду. Но вагон почти опустел. Надо было выходить. Я позвала носильщика и вышла на платформу. По какому–то неопределенному состоянию всего существа, неловкости в спине, я чувствовала, знала, что трое русских идут за мной… Но при выходе с вокзала меня приняла в свои объятья милейшая американка с сыном, у которой я когда–то гостила. «Я знала, что вы будете одна, — сказала она. — Я знала, что вам будет тоскливо, вот мы с сыном и приехали вас встретить. У нас здесь машина». Боже мой, как я обрадовалась! Отлегло от сердца.
Неужели же у меня, действительно, мания преследования?!
ДОБРЫЕ ЛЮДИ
Только что я научилась ездить, как мой черненький «форд», который мы прозвали «жуком», разбился.
Купили новую машину, подержанный «стэйшен вагон», на котором было гораздо удобнее возить яйца.
Приблизительно в это время к нам приехал наш хороший знакомый, Александр Александрович Кащенко. Они с женой только что купили землю и решили заняться куроводством. Чтобы познакомиться с делом, он часто приезжал к нам, живал по несколько недель и помогал нам по хозяйству. Иногда он за меня возил яйца на продажу. Сначала мы продавали их в общежития Миддлтаунского колледжа, Альфа—Бэты, Ипсилоны… Сиденья у грузовичка вынимались и вместо них ставились ящички. На ферме обычно их грузили казак или Кащенко, но когда я привозила их в общежития, мне приходилось их таскать в кухню самой, что было не тяжело, но неудобно. Главное, я чувствовала себя очень неуютно, когда на крыльце стояли студенты, покуривая папиросы, и никогда ни один не предложил мне помочь. Да и в самом деле, какое им было дело, я была egg woman, «яичная женщина», поставляющая им свежие яйца. Я получала за это деньги, и это было мое дело таскать ящики. Но хотя мы и получали на два–три цента больше в общежитиях, чем на рынке или в кооперативе, и в кооператив в Хемден надо было ездить за 35 миль, я решила прекратить доставку яиц в Альфа—Беты и стала возить яйца в хемденский кооператив. Туда я отвозила яйца, затем заезжала в Нью—Хейвен, в университетскую библиотеку, и оттуда привозила книги.
В кооператив съезжались такие же фермеры, как и я. Приезжали на хороших, больших грузовиках, наполненных ящиками с яйцами, приезжали небогатые в старых машинах, были и грузовички, как мой. Все мы разговаривали между собой, делились опытом: какие самые лучшие породы кур, какие стоят цены на яйца, как поднять носкость кур и т. п. Я редко таскала ящики сама, большей частью помогали мужчины–фермеры, особенно один, уже немолодой, постоянно переносил мои яйца в магазин. Я привыкла уже ездить, и поездки эти мне нравились. Зимой, конечно, было гораздо труднее, особенно когда дороги покрывались льдом или выпадал глубокий снег.
Один раз я возвращалась из Нью—Хейвена. Уже с утра небо заволокло и посыпал мелкий снежок. Пока я съездила, сдала яйца, насыпало с полфута снега. Пришлось надеть цепи. Милях в шести от дома цепи соскочили и закрутились за ко. леса. Я подставила домкрат, чтобы поднять и распутать цепь на колесе, но домкрат провалился в глубокий снег, а дощечки, чтобы подложить, у меня не было. Билась я около часу, но никак не могла распутать цепь. Мороз крепчал. Ноги так застыли, что я уже совсем не чувствовала больших пальцев. Пришлось машину бросить и идти искать помощи. Я знала, что около полумили назад по дороге жил кузнец. Идти было трудно по глубокому снегу. Ноги совсем окоченели.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});