Сержант встряхнулся, вновь ощутил внешний мир. Почувствовал коленями, что твёрдая земля под тонким покровом трав ещё тёплая. Во тьме жужжали насекомые. Лишь звёзды освещали раскинувшуюся во все стороны пустошь. От военного лагеря он ушёл не меньше чем на тысячу шагов.
Смычок глубоко вздохнул, затем поднялся. Медленно пошёл туда, откуда слышал плач.
Паренёк, худой — да нет, по-цыплячьему щуплый — сидел, обхватив руками колени и низко свесив голову. С кожаной налобной повязки свисало одинокое воронье перо. В нескольких шагах от него стояла кобыла под виканским седлом, с луки свисал изодранный свиток пергамента. Лошадь безмятежно щипала траву.
Смычок узнал юношу, хоть и не смог сейчас припомнить его имени. Но Тавор поставила его командовать виканцами.
Долгий миг спустя сержант двинулся вперёд, совершенно не пытаясь скрыть звуки своего приближения, и уселся на валун в полудюжине шагов от парня.
Виканец вскинул голову. Размытая слезами боевая раскраска спутанными ручейками растеклась по его лицу. В глазах вспыхнул яд, юноша зашипел и, неуклюже вскочив, обнажил длинный нож.
— Расслабься, — пробормотал Смычок. — Я сам нынче ночью оказался в объятьях горя, хотя, наверное, совсем по другой причине. Ни ты, ни я компании не ждали, но вот — оба очутились здесь.
Виканец некоторое время колебался, затем рывком бросил оружие в ножны и собрался уйти.
— Погоди, всадник. Незачем бежать.
Юноша резко обернулся, оскалился.
— Побудь со мной. Я стану твоим свидетелем сегодня ночью, и лишь мы оба будем об этом знать. Дай слово своему горю, виканец, а я выслушаю. Видит Худ, сегодня мне это нужно.
— Я ни от кого не бегу, — прохрипел воин.
— Я знаю. Просто хотел привлечь твоё внимание.
— Кто ты?
— Никто. И никем останусь, с твоего позволения. И твоего имени не спрошу…
— Я — Темул.
— Ну ладно. Твоя отвага меня поставила на место. Меня зовут Скрипач.
— Скажи, — голос Темула вдруг стал жёстким, юноша со злостью утёр лицо, — ты принял моё горе за благородное чувство? Решил, что я плачу по Колтейну? По своим павшим сородичам? Но нет. Я жалел лишь себя! А теперь можешь уходить. Опозорь меня — я больше не буду командовать, ибо не могу командовать даже самим собой…
— Полегче, я не собираюсь никого позорить, Темул. Но причины твои, кажется, понимаю. Это всё старые воро́ны-виканцы, угадал? Они — и те раненые, которых привёз на корабле Геслер. Не хотят признавать тебя своим предводителем, так? И потому, как дети, поступают тебе наперекор при всякой возможности. Обманывают, в лицо выражают внимание, а потом шепчутся за спиной. И что же тебе остаётся? Ты ведь не можешь всех их вызвать на бой…
— А может, и могу! И вызову!
— Ну, это их очень порадует. Их так много, что не поможет даже твоё воинское мастерство. Поэтому ты умрёшь, рано или поздно, и они победят.
— Это всё я и сам знаю, Скрипач.
— Понятно. Просто напоминаю, что у тебя довольно причин, чтобы жаловаться на несправедливость, на глупость тех, кем призван командовать. Когда-то, Темул, у меня был один командир, который столкнулся ровно с таким же отношением. Оказался предводителем шайки детей. И детей непослушных.
— Что же он сделал?
— Не много. В итоге закончил жизнь с ножом в спине.
На мгновение воцарилась тишина, затем Темул рассмеялся. Скрипач кивнул:
— Ага, я не силён в поучительных историях с моралью, Темул. Моя душа предпочитает более практичный выбор.
— Какой же?
— Ну, например, я думаю, что адъюнкт испытывает похожие чувства. Она хочет, чтобы ты командовал, и готова помочь, но так, чтобы ты не потерял лицо. Она ведь умна. Так вот: главное здесь — отражение. Скажи, где сейчас их кони?
Темул нахмурился:
— Кони?
— Да. Думаю, сэтийские разъезды смогут денёк обойтись без Вороньего клана, верно? Уверен, адъюнкт бы согласилась — эти сэтийцы по большей части молоды и не закалены в бою. Им нужно место, чтоб найти самих себя. Так что с военной точки зрения есть хорошая причина для того, чтобы оставить виканцев завтра без коней. Пусть пешком идут, вместе с остальными. Кроме твоих верных спутников, конечно. И, кто знает, может, дня не хватит. Может, три понадобится. Или четыре.
Темул заговорил тихо, задумчиво:
— Чтобы добраться до коней, нам нужно действовать тихо, скрытно…
— Вот и первое ответственное задание для сэтийцев — так бы, думаю, и сказала адъюнкт. Если уж твои сородичи решили вести себя как дети, забери у них любимые игрушки — их коней. Трудно сохранять высокомерное и властное выражение, если топаешь пешком и глотаешь пыль за фургонами. В любом случае лучше поторопись, чтобы не разбудить адъюнкта…
— Она, наверное, уже спит…
— Нет, Темул. В этом я уверен. А теперь, пока не ушёл, ответь мне на один вопрос, пожалуйста. У тебя на седле висит свиток. Почему? Что на нём написано?
— Эта кобыла принадлежала Дукеру, — ответил Темул, повернувшись к лошади. — Он умел читать и писать. Я ехал с ним, Скрипач. — Юноша резко обернулся и пронзил сержанта взглядом. — Я ехал с ним!
— А свиток?
Молодой виканец отмахнулся:
— Такие люди, как Дукер, возят с собой подобные вещи! И я знаю, что этот свиток принадлежал ему, что он держал его в руках.
— А перо ты носишь, чтобы… почтить Колтейна?
— Да. Но лишь потому, что таков мой долг. Колтейн сделал то, что должен был сделать. Не сделал ничего, что было бы для него непосильным. Я почитаю его, да, но Дукер… Дукер был другим. — Юноша нахмурился и помотал головой. — Он был старый, намного старше тебя. Но дрался. Когда не был обязан драться. Я знаю, что это так, потому что знал Колтейна и Бальта, слышал, как они говорили об историке. Я был там, когда Колтейн собрал всех остальных, всех, кроме Дукера. Сна, Бальта, Ченнеда, Глазка. И все говорили искренне и уверенно. Дукер поведёт беженцев. Колтейн даже отдал ему камень, который привезли торговцы…
— Камень? Какой камень?
— Чтобы носить на шее, «камень-спасенье», так его Нихил назвал. Ловушка для душ, которую привезли из дальних стран. Дукер её носил, хоть ему это было и не по нраву, потому что ловушка предназначалась для Колтейна, чтобы он не исчез бесследно. Конечно, мы, виканцы, знали, что он не исчезнет. Знали, что воро́ны прилетят за его душой. Старики, которые явились сюда, те, что травят меня, говорят о ребёнке, который родился в племени. Ребёнке некогда пустом, но наполнившемся, когда прилетели воро́ны. А они прилетели.
— Колтейн переродился?
— Переродился.
— А тело Дукера исчезло, — пробормотал Смычок. — С дерева.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});