Пинкни засмеялся:
– Можешь мне этого не говорить. Уж я-то помню, как мы строили дом на острове.
Люси шикнула на него.
– Я счастлива, что Элизабет берется помогать, – сказала она. – Вам, мужчинам, и невдомек, как сделать дом пригодным для жилья.
При этом она взглянула на Пинкни с такой любовью, что Элизабет обняла их обоих.
Перемены были интересны, но в действительности Элизабет приезжала в город, чтобы побыть с родными. Люси и Пинкни значили для нее больше, чем родители. Они воспитали ее. Теперь, когда собственная ее жизнь пошла прахом, в их присутствии она чувствовала себя юной. Словно она опять становилась Лиззи Трэдд, окруженной заботой, с полным неограниченных возможностей будущим.
Однако Элизабет не позволяла себе до конца осознать мотивы собственного поведения. Иначе она стала бы презирать свой эгоизм и предоставила Люси и Пинкни без свидетелей наблюдать, как их собственная мечта, камень за камнем, воплощается в действительность. Она убедила себя, что пытается помочь, и предлагала совет при каждом удобном случае.
В конце августа она подала идею, которую Люси назвала блестящей. Джошуа Энсон предложил оставить часть или всю свою мебель в доме на Шарлотт-стрит. Новые комнаты были готовы: две большие и светлые вместо шести крохотных, где прежде жили слуги. Но все же они были гораздо меньше, чем комнаты в доме на Шарлотт-стрит. Потолки были ниже, окна и двери меньше – иными были пропорции.
– Не знаю, как быть, – жаловалась Люси, – здесь не хватит места для всей мебели. Не знаю, какую следует отобрать.
– В Саммервиле, – сказала Элизабет, – тетя Джулия обставила дом Стюарта вещами с Шарлотт-стрит. Здесь та же проблема. У Стюарта в доме все выглядит великолепно, несмотря на недостаточные старания Генриетты.
– Элизабет!
– Не одергивай меня, Пинни. Ты ведь знаешь, что это правда. Мы не будем из-за этого меньше любить Генриетту. И ни к чему соблюдать семейную лояльность. Люси ведь тоже член нашей семьи. Ей все можно знать.
– Хорошо, – сказал Пинкни. – Сдаюсь. Сегодня же напишу Стюарту и спрошу, когда нам можно приехать.
– К чему разводить сантименты? Ты сейчас же пойдешь на Брод-стрит и отправишь ему телеграмму. Не будем тратить времени зря.
Через два дня Люси и Пинкни поездом отправились в Саммервиль.
Стюарт встречал их в своей сверкающей зеленой коляске.
Он чмокнул Люси в щеку, хотя она еще не была ему невесткой, и ее праздничное настроение сделалось еще более приподнятым. Она еще не была как следует знакома с этим новым, взрослым Стюартом. И Генриетта была ей почти чужой. Люси хотелось увидеть их дом, хотелось теснее сойтись с этой ветвью семьи Пинкни. Ведь они станут для нее семьей через три месяца. Однако последующие слова Стюарта несколько охладили ее пыл.
– Тетя Джулия у нас, – сказал он. – Кипит от ярости.
Люси, как очень многие ее знакомые, побаивалась Джулии Эшли.
– О Господи, – воскликнул Пинкни, – что же ты не предупредил меня! Возможно, нам следует приехать в другой день. А чем она в настоящий момент недовольна?
– У бедняги воспалился зуб. Она спозаранку приехала из Барони к дантисту. А он ушел ловить рыбу и вернется только к обеду. Вот кого следует предупредить. Ты ведь знаешь взгляды тети Джулии на то, как мужчины должны относиться к работе. Они не закрывают контору, чтобы пойти на рыбалку.
Люси почувствовала, что ее праздничное настроение исчезло.
Она недооценила Джулию Эшли. Несмотря на припухшую щеку, Джулия Эшли не подавала виду, будто с ней что-то приключилось. Она с улыбкой приветствовала Люси и со вниманием отнеслась к просьбе относительно мебели для новых комнат. Боль она переносила стоически, соответственно своим взглядам. Люси была потрясена и вместе с тем очарована. Одобрение Джулии было очевидно, а ее меткие замечания насчет убранства дома были именно те, что Люси желала услышать. Она подумала, что Джулия вовсе не так устрашающа, как кажется многим.
Вскоре она стала свидетельницей одного из приступов ярости Джулии Эшли.
Стюарт отвез тетушку к доктору, пока остальные обедали. Самодисциплина Джулии не распространялась на еду. Вернулись они прежде, чем переменили первое блюдо.
– Он еще не вернулся, тетя Джулия? – с трепетом в голосе спросила Генриетта.
Джулия пылала гневом:
– Вернулся. Такого остолопа я еще не видывала. Невежественный осел. Он хотел удалить мне зуб. Я поеду в Чарлстон. Тамошний врач тоже олух, но он, по крайней мере, не будет спорить и сделает все, что я велю. Мне шестьдесят девять, и я до сих пор не потеряла ни одного зуба. И не позволю ослам, карман которых набит уклейкой, удалить хотя бы один. Мне нужен ланцет, а не ржавые щипцы.
– Вам нужен лед, тетя Джулия, пока вы ждете поезда. – Пинкни очень сочувствовал тетушке. – Вам ни в коем случае нельзя ехать двадцать две мили в повозке.
Джулия согласилась ехать поездом. Но ото льда отказалась.
– Я выпью немного вина, Генриетта. Оно остудит меня лучше, чем лед. Перестаньте суетиться и ешьте, пока обед не остыл.
Каждый постарался завершить обед настолько быстро, насколько позволяла воспитанность. После обеда выяснилось, что до поезда еще целый час.
– Почему бы нам не пойти взглянуть на ту страшную дыру, Стюарт? – спросила Генриетта.
Пинкни и Люси с готовностью согласились. Но Джулию не так-то просто было уговорить. Она потребовала объяснить, что это за дыра.
– Она образовалась прямо посередине Мэйн-стрит, – пояснил Стюарт. – Удивительнейшее из явлений, о которых мы когда-либо слышали. Это случилось вчера, по совершенно непонятной причине. Кларенс Элджинс, который вечно слоняется вокруг суда, прося милостыню, вдруг ворвался в здание, вопя, будто за ним по пятам гнался дьявол. Кларенсу бы, конечно, никто не поверил. Но на улицу вышел бейлиф и – о небо! – увидел то же самое. Кларенс не солгал: фонтан воды и песка вырвался в воздух футов на пятнадцать прямо посреди улицы. Через двадцать минут фонтан исчез. Но дыра осталась – не широкая, но очень глубокая, – как колодец. Вы знаете Саммервиль, у нас здесь мало что случается. Так теперь весь город ходит к этой дыре в надежде вновь увидеть фонтан.
Джулия презрительно фыркнула:
– Я не собираюсь к ним присоединяться. Колодцев я видала предостаточно.
Стюарт искоса взглянул на Пинкни. До подхода поезда Люси и Генриетта вели ничего не значащий разговор.
51
Дымок от сигары Пинкни вился прямой струей. Ветра не было совершенно; даже на веранде второго этажа, где они сидели с Джулией, не тянуло сквозняком. Там стоял полумрак, что давало немножко прохлады, но воздух был вязким. Пинкни подумал, не снять ли ему галстук и воротничок, но отказался от этой мысли. Джулия, он знал, ни за что бы такого не простила. Он наклонился вместе со стулом, опершись на балюстраду. Это было единственной дозволявшейся вольностью.