Седьмом пленуме ИККИ компартии были ориентированы на то, чтобы в условиях «полевения» европейского пролетариата усилить свою борьбу с конкурентами в рабочем движении.
В марте 1927 года Президиум ИККИ не согласился с предвыборной тактикой австрийской компартии — одной из незначительных секций Коминтерна, которой приходилось иметь дело с влиятельной социал-демократической партией в этой стране, исповедовавшей к тому же левую доктрину «австромарксизма». Решение Политбюро австрийских коммунистов, выступившего за общую предвыборную платформу с социал-демократами, было превращено в собственную противоположность. Москва высказалась против «политики мелких сделок и общих списков, против общей избирательной кампании, так как это не позволит сохранить лицо нашей маленькой и слабой компартии»[1182]. Разрешалось лишь поставить социал-демократам ультиматум с максимальными требованиями, а в случае если они его не примут, сосредоточить против них партийную агитацию.
Вскоре аналогичное давление, опробованное на австрийцах, начало оказываться и на крупнейшие партии Коминтерна. В апреле того же года Президиум выступил против традиционной предвыборной тактики французских коммунистов, которые выставляли совместных с социалистами кандидатов там, где те имели шансы на успех. Курировавший ФКП швейцарец Ж. Эмбер-Дро, являвшийся членом Президиума ИККИ и быстро почувствовавший настроения нового руководства, во время инспекционной поездки резко высказался против продолжения такого курса, поскольку на этом пути «тактика единого фронта превращается в тактику чисто парламентскую, не мобилизующую рабочие массы»[1183].
В течение первого десятилетия истории Коминтерна на обложке его журнала рабочий разбивал цепи капитала, опутавшие земной шар.
Однако на деле Исполкому этой организации все больше приходилось заниматься «текучкой», отодвигая на второй план конечную цель коммунистов
1921
[РГАСПИ]
Поддержав Эмбер-Дро, Бухарин крайне резко обрушился на французских коммунистов: «Вы пишете в своей резолюции, что социал-демократия готова вести политику единого фронта и классовой борьбы. Разве это критика, разве это разоблачение социал-демократии? Разве это клеймение социал-демократов как предателей рабочего класса? Нет, напротив, это их приукрашивание… Наше отношение к социал-демократии является важнейшей проблемой, и если Вы вынуждены ее формулировать, так делайте это наоборот, так, как положено революционеру. Тогда вы перечеркнете всю свою линию»[1184].
Безапелляционность бухаринских суждений определялась не только буквой резолюции о парламентаризме, принятой Вторым конгрессом Коминтерна еще в 1920 года, а значит — освященной ленинским авторитетом, и даже не упоением свалившейся на него властью — эта черта отсутствовала в его характере. Дело было в другом — вся нормализация политической жизни в странах Западной Европы представлялась ему продуктом соглашательства социал-демократии с буржуазными партиями и даже фашистами[1185], и здесь он был готов поставить ей любую подножку, лишь бы этот тайный сговор выплыл на свет и был дискредитирован в глазах рабочего класса.
Повторяя на заседаниях руководящих органов Коминтерна стандартные формулы о борьбе за рабочее единство, при разборе конкретных случаев позитивного взаимодействия коммунистов и социалистов Бухарин неизменно занимал жестко негативную позицию. Так, компартия Дании была осуждена за поддержку законопроекта, внесенного социал-демократическим министром. При разборе поведения в ходе предвыборной кампании болгарской компартии, которая пошла на соглашения с социалистами, Бухарин дал волю эмоциям: «…объективно нет никакой разницы между этой социал-демократией и палаческими партиями, входящими в правительство Цанкова. Поэтому я склонен считать, что эта тактика была ошибочной», усилив позиции оппонентов БКП в рабочем движении. Хуже всего, продолжал он, если такая коалиция выйдет за рамки выборов, «эксперимент будет перенесен в непарламентскую сферу» — «в результате мы потеряем собственное лицо»[1186].
Столь же неконструктивную и догматическую позицию занимал Политсекретариат в тех странах, которые считались образцами буржуазной демократии и где коммунисты имели все условия для свободной агитации. Их мнение учитывалось в последнюю очередь. Так, накануне выборов в Норвегии европейский секретариат ИККИ направил местной компартии письмо, в которой назвал «категорически неправильной предвыборную тактику, намечаемую ЦК. Лендерсекретариат целиком поддерживает точку зрения, отстаиваемую представителями ИККИ [в Норвегии. — А. В.], и сообразно этому призывает партию выступать всюду в стране самостоятельно, также и в тех округах (быть может, за несколькими исключениями), где наша партия не может завоевать мандатов. Особенно важно, чтобы партия выдвинула своих кандидатов в Осло. Если необходима субсидия для предвыборной работы, надо предоставить конкретную смету»[1187].
В данном документе, как в капельке воды, отразилась далеко зашедшая бюрократизация аппарата Коминтерна и административно-финансовые методы решения проблем, о которых в Москве имели отнюдь не детальное представление. Ставя партийный эгоизм выше интересов рабочего класса в целом, бухаринский Коминтерн не только перечеркивал тактику единого пролетарского фронта, но и изолировал компартии от актуальной повестки дня в своих странах. Осенью 1927 года новая политика получит название «класс против класса» и еще через несколько месяцев будет утверждена очередным пленумом ИККИ.
Очевидно, что такой поворот вызревал давно, и ему противодействовало только сохранение таких организаций единого фронта, как Англо-русский комитет профсоюзного единства. В свою очередь, это сохранение было ответом на требование «объединенной оппозиции» немедленно выйти из АРК, обращенное к советским профсоюзам. В 1927 году вокруг этой организации продолжались острые столкновения сталинско-бухаринской фракции и оппозиционеров. Представители первой искали и находили новые аргументы в защиту АРК. Выступая на заседании Президиума ИККИ 11 мая, Бухарин заявил, что коммунистические партии признают высшим приоритетом своей деятельности защиту СССР от военной угрозы. АРК как орган связи между советскими профсоюзами и британскими тред-юнионами мог бы сыграть важную роль в разрешении майского кризиса, поставившего отношения между странами на грань настоящей войны, и здесь идеологические компромиссы представляются неизбежными.
Вслед за руководителем ВЦСПС Томским Бухарин отметил, что в случае войны британские тред-юнионы «не будут нас поддерживать, но они будут балластом на ногах английского правительства. А это уже кое-что»[1188]. Оба докладчика признали, что АРК не является выбором советской стороны, и делегации ВЦСПС в нем пришлось сыграть «полудипломатическую роль». Но если Бухарин видел в этом уникальный случай, вызванный чрезвычайными обстоятельствами, то Томский шел гораздо дальше, рассматривая АРК как воплощение принципов единого рабочего фронта. Противостояние с левой оппозицией (на заседании Президиума ИККИ ее представлял Вуйович) неизбежно сплачивало сторонников умеренной линии в поиске рациональных решений, причем все это происходило без какого-либо сталинского контроля и давления.
Пока Запад не осветили всполохи нового приступа мировой пролетарской революции, Политсекретариату в целом и Бухарину лично приходилось заниматься идеологической и кадровой «мелочевкой». 15 июня 1927 года Политбюро разбирало застарелый конфликт в польской компартии. Накануне созыва ее очередного съезда большинство и меньшинство ЦК КПП в лучших традициях польской шляхты несколько недель вели жаркие дебаты, но так и не согласовали ни одной резолюции. На заседание