И что делает тут Антон, её мало интересовало. Странная «старшая мама» не задала внучке ни единого вопроса.
Икринка ревниво ждала ответ. Но лгать ей было бесполезно, как и её отцу.
— Да. Я любил её. Но иначе, чем тебя. Она нравилась. Я жалел её за её одиночество. Её презирали за какое-то небезупречное прошлое, в котором не было её вины. Не умею объяснить.
— И не надо. Я же знаю, что меня любишь одну. Я ведь не как она?
— Нет, конечно.
— Лучше?
— Я даже не знаю, с кем тебя и возможно сравнить? И то, что у нас с тобою, я даже и не знал раньше, что такое бывает у людей. Что можно испытывать счастье такой напряжённости, что кажется, ещё мгновение — и остановится сердце.
— Я простила тебя за неё, зная, как дорого она заплатила за всё.
— За всё? — не понял Антон, — но… я же тогда и не знал тебя.
Но Икринка ушла от этой темы. И ему трогать прошлое не хотелось.
— Сознайся, где ещё видела Олега? Не только ведь там, на скалистом плато? Где ещё?
— Ты забыл, что мой дедушка горец? Он брал меня с собой в горы. Там и видела.
— Как вы туда попадали? У вас же нет авиации? Нет дорог туда. Как твой дедушка попадает туда?
— Тебе-то что? У него свои горские секреты.
— Подземные тоннели?
Но она молчала. Горцы жили на границе с пустынями. В скальных поселениях — пещерах. Их было мало. Возможно, думал он, раньше они жили в погибших городах пустыни, и у них остались свои тайны. Он ничего не хотел у неё выспрашивать. Навалилась вдруг усталость, словно разгоревшийся уже день накрыл тяжкой пыльной пеленой, в которой туманилось небо, утратившее цвет.
— У Нэи был брат. Знаешь? Его убил мой отец.
— У Нэи? Брат? Но почему отец? За что?
— За всё. За то самое, о чём мы и говорили. За то, что любил маму, и брат Нэи её любил. А за что, по-твоему, он так и не прощает маму? Даже теперь, когда её нет.
— Но разве он не любил тогда Нэю?
— Нет. Он никого не любил, кроме мамы. Но Нэя верит в его любовь, потому что она одинокая тут. Дедушка говорил, что у него были другие девушки от обиды на маму. Но любил он только её. И любит до сих пор. А Нэя входит в тот самый перечень, который обозначается словом «другие». Однажды он позвонил Нэе при мне. Она не успела переключить звучание на наушник, и я всё услышала. Он ей сказал: «Приходи. Я скучаю по своему бутону», — и голос был такой пошлый. Она же стала вся розовая, будто и впрямь стала глупым бутоном. Засуетилась: «Руд, когда»? А он ей: «Сейчас. Я же сказал, скучаю». Она и помчалась. Это любовь? Когда надо — приходи! А когда нет — она живёт там сама по себе. И её обзывают все, кому охота и не лень двигать языком от благополучной расслабленности. Надо же в кого-то и пошвырять навозными шариками, скатанными их вонючими языками, если все вокруг такие благонадежные и правильные! Считают её продажной. А она их всех чище и лучше, этих людей будущего. Да ещё и говорят: «Как смеет этот развращённый люд из-за стен проникать сюда? Почему ей, притащившей сюда порок того грязного мира, никто не укажет в ту сторону, откуда она и пришла? На выход её, немедленно»! Он защищает её от этого? Ему всё равно. Он спрятан в своём «Зеркальном Лабиринте». Слово-то какое придумал — «Бутон»! Ну не пошляк? И смотрит на неё всегда так, будто она пирожное, и он хочет её облизать, и облизывает даже на улице, когда думает, что никто не видит. А я видела как-то, они стояли и лизались у «Лабиринта». Она считает, что это любовь. С чем ей сравнить, если её никто не любил? Кроме её старика, который не мог любить уже в силу возраста. — Икринка передёрнула плечами от внутренней брезгливости по отношению к чувствам своего отца и Нэи. Антон замечал, что она безжалостна ко всем, кто живёт в ЦЭССЭИ, и жалеет только тех, кто живёт в провинции и в столице Паралеи, в основном, бедных людей.
— Зачем ты дала деньги той девушке-торговке на рынке? Если ничего у неё не купила? Она же не нищенка?
— Она бы и не взяла. Но они собирают на надгробие одному местному парню, я его знала. Его убили в столице. Ни за что. Он был хороший. Любил меня. Я-то нет. Его семья бедная. Вот они и собирают. Она мне рассказала. Я и дала. — И она ушла в своих мыслях далеко от Антона. Наверное, в детство, где она каталась с ним на тележке, запряжённой милой лошадкой, принадлежащей его отцу-леснику. И мечтала, чтобы он стал её братом. А потом он вырос и ловил её на улице, объясняясь в своей любви.
— Жалко его? — зачем-то спросил он.
— А как ты думаешь? Можно не жалеть людей? Когда их убивают, когда они бедны, когда вокруг нет справедливости и счастья? А жизнь проходит быстро, и никто не подарит им тут никакой другой жизни. Но даже ту, плохую, могут отнять просто так, потому что попал под чью-то злую руку, безжалостную. Просто случайно.
Тревожащие перемены
С того дня она стала меняться. Однажды она грубо отпихнула его, отказываясь от любви, чего не было никогда прежде. — Сколько можно этим заниматься? Может, уже хватит?
Антон обиделся и отвернулся от неё. Она стала тереться носом о его спину, по-детски и виновато. Он опять привлёк её к себе, лаская и всё глубже погружаясь, как в океаническую волну, в своё желание, но она точно также грубо вышвырнула его из этого радостного прилива, отпихнула.
— Что за игры? Я не понимаю!
— Иногда я ненавижу тебя!
— За что?! — всё схлынуло, и он оторопело глядел на неё.
— До тебя никогда не доходит, за что я могу тебя ненавидеть? — и стала зло бить его кулаками по груди и плечам.
— Уймись, садистка! — Антон схватил её за руки, и неожиданно сильный захват вызвал ещё больший её гнев.
— Больно же, дурак! — и опять стала драться — Каменный же, тебе не может быть больно! Вы же там, на Земле, давно не люди! Вы киборги. Дедушка говорил. Вам не бывает больно!
У его цветка оказались шипы, до времени скрытые в нежном стволе. Но, наверное, на Троле и