В качестве идеальной альтернативы сталинского «бесконечного тупика» был создан идиллический образ ленинской «новой экономической политики». Истинным продолжателем дела Ленина был провозглашен Николай Бухарин, превратившийся под пером отечественных мифотворцев из теоретика «военного коммунизма» в провозвестника «социализма с человеческим лицом».
«Больше демократии — больше…»
За «социализм с человеческим лицом» ратовали тогда даже будущие радикальные либералы. Юрий Афанасьев писал в 1987 году: «Мы, будучи верны социализму подлинному, не намерены довольствоваться социализмом декларативным, который словно в насмешку поименовали „реальным социализмом“… Не всякая наша реальность социалистична, зато потенции социализма реалистичны. Они совсем не исчерпаны предшествующим развитием, скорее, задействованы лишь в малой степени».
Социологические опросы того времени, результаты которых начали публиковать, показывали, что подавляющее большинство советских граждан привержено идеям социального равенства. До 85 % опрошенных были уверены, что «государство должно предоставлять больше льгот людям с низким доходом». Огромной популярность пользовались борцы с привилегиями номенклатуры.
На этом, в частности, заработал свой первый политический капитал Борис Ельцин. Новый московский начальник держался чрезвычайно скромно и повел энергичную борьбу за социальную справедливость — ездил в троллейбусе, заходил в обычные магазины и поликлиники, обрушился на «торговую мафию» и действительно довел до суда дела о коррупции и хищениях в московской торговой сети. Отдыхая, играл с охранниками в волейбол. Этими нехитрыми приемами Борис Ельцин приобрел в Москве чрезвычайную популярность.
Только благодаря безусловному господству в обществе патерналистских настроений, свидетельствовавших, как казалось, о нерушимости «социалистического выбора», Горбачев решился допустить массы до реального политического действия. В январе 1987 года на пленуме ЦК он провозгласил курс на «серьезную, углубленную демократизацию советского общества», дабы «включить в перестройку решающую силу — народ». «Глубинную суть перестройки», как она представлялась на тот момент партийным начальникам, Егор Лигачев выразил в афористической формуле — «больше социализма». Но хотя, как шутили тогдашние острословы, демократия отличалась от горбачевской «демократизации» примерно так же, как канал от канализации, результаты самой умеренной «демократизации» политической и экономической жизни оказались губительными для социализма.
Первоначально «демократизация» распространилась только на внутрипартийные отношения и управление производством. 30 июня 1987 года был принят закон «О государственном предприятии». Закон наделял предприятия экономической независимостью, в течение непродолжительного времени они должны были перейти на полный «хозрасчет» и «самофинансирование». Роль центральных ведомств сводилась к определению «контрольных цифр» хозяйственных показателей и объема «государственного заказа», размеры которого должны были постепенно снижаться. Производимую сверх госзаказа продукцию предприятие могло реализовывать по «договорным» ценам. Полноправным хозяином предприятия становился трудовой коллектив, члены которого получали право выбора директоров и начальников структурных подразделений.
Введение «производственной демократии» имело катастрофические последствия для социалистической экономики. Статья закона, предусматривавшая банкротство убыточных предприятий, которых было около трети, осталась мертвой буквой, благодаря лоббистским усилиям директорского корпуса. Трудовые коллективы стремились обратить львиную долю доходов на потребление и прекратили инвестиции в производство. Дешевые товары замещались дорогими «новыми» марками, не отличающимися от старых ничем, кроме этикеток.
Дефицит «предметов первой необходимости» только усилился, сомнения в возможности выбраться из экономического кризиса социалистическими мерами становились все сильнее.
«Гласность» скоро перестала умещаться в рамках «социалистического выбора». В майском номере журнала «Новый мир» за 1987 год была опубликована статья Ларисы Пияшевой «Где пышнее пироги?», доказывающая на общепонятных примерах, что только рынок обеспечивает эффективное хозяйствование, а социализм с рынком никаким образом несовместим.
Толчком к радикальному пересмотру социалистических мифов послужило 70-летие Октябрьской революции. Новые данные, преданные гласности в ходе этой кампании, о сопротивлении самых разных социальных групп и отдельных лиц установлению большевистской диктатуры и о чудовищной цене, заплаченной страной за построение казарменного социализма, подорвали в корне мифологему свободного «социалистического выбора».
Экономическая реальность подтачивала веру в идеалы социализма. Революционное значение имело разрешение новых кооперативов, оформленное в феврале 1987 года серией постановлений Совмина и закрепленное через год в законе «О кооперации». Появление «хозяйствующих субъектов» с принципиально иным статусом нежели государственные предприятия способствовало ускоренному разложению социалистического хозяйства. Кооперативы, обладавшие полной свободой хозяйственной деятельности, начали перекачивать к себе ресурсы госпредприятий, при которых большинство из них и были образованы. В эту сферу быстро переместилось множество предприимчивых людей. К началу 1990 года в кооперативном секторе было занято почти 8 млн человек (4,9 млн — членов кооперативов и 2,9 млн — наемных работников), и еще 1 млн человек были заняты индивидуальной трудовой деятельностью. Образовался значительный численно, а главное, чрезвычайно энергичный слой людей, которые уже не связывали свое преуспеяние с социалистическими распределительными схемами и нуждались не в государственной «опеке», а свободе действий.
Не менее разрушительно на социалистическое хозяйство воздействовал и закон «Об аренде». Арендатор получал право выкупа предприятия по ничтожной «балансовой» стоимости. Фактически через механизм «аренды с выкупом» оказались приватизированы целые отрасли промышленности, в первую очередь текстильная и легкая. В 1990 году в СССР было уже 6,2 тыс. арендных предприятий, на которых работали 3,6 млн человек.
В результате к 1990 году в СССР сформировалась альтернативная государственному социализму система хозяйства с совершенно иными ценами и заработками. Параллельное существование этих систем не могло не порождать многочисленных злоупотреблений лиц, приставленных к «социалистической собственности». Через кооперативы и по «договорным» ценам (всегда значительно более высоким, чем государственные) реализовывалась значительная часть продукции госпредприятий. Вместе с тем мгновенное появление слоя преуспевающих кооператоров, образование системы торговли с высокими ценами, но не знающей дефицита, породили надежды на возможность ускоренного и безболезненного решения всех экономических проблем путем перехода к свободному рынку.
«Партия и правительство» продолжали проявлять заботу о «населении». 8 сентября 1989 г. Политбюро ЦК КПСС в очередном постановлении признало: «…в стране сложилось нетерпимое положение», когда «трудящиеся справедливо выражают крайнее недовольство перебоями и исчезновением из свободной продажи многих товаров, и особенно мыла, стиральных порошков, школьных тетрадей и карандашей, лезвий для бритья, зубной пасты, гальванических элементов и батарей, игл к швейным машинам, застежек „молния“, электрических утюгов, чайников, плиток, а также обуви, меховых изделий, лесных и строительных материалов». Список можно было бы продолжать бесконечно. Но народ, по крайней мере самая энергичная его часть, уже перестал чувствовать себя «населением» — объектом попечительных забот благодетельной власти и готов был позаботиться о себе сам.
Этот тектонический сдвиг в массовом сознании отразили шахтерские забастовки. Уже летом 1989 года шахтеры Кузбасса выдвигали в числе основных требований незамедлительный переход к рыночной экономике. Разочарование не только в «реальном социализме», но и в социалистическом идеале, всплеск симпатий к экономическим и политическим моделям «Запада», достигли пика в 1990 году. Тогда в СССР, по данным социологических опросов, 32 % граждан считали образцом государственного и социального устройства США (уже в 1992-м таких осталось лишь 13 %), а Китай — только 4 %.
Мина национального вопроса
Другим неожиданным для советских властей последствием демократизации общественной жизни оказались взрывной рост национализма, обострение межнациональных отношений и, наконец, образование мощных сепаратистских движений. Разочарование в коммунистических идеалах вело к оживлению националистических идеологий — наиболее простого и универсального выхода «широких масс» из состояния социального разочарования. Восстановления своих попранных прав потребовали народы, подвергшиеся принудительным переселениям в сталинское время. Ленинско-сталинский Союз, «нерушимость» которого обеспечивалась механизмом репрессий, затрещал по швам немедленно вслед за ослаблением партийной «вертикали». Как только страх тотального насилия ушел (а это произошло в первый же год «перестройки»), национальная мина, заложенная создателями Союза, взорвалась.