Читать интересную книгу Пять столетий тайной войны, Из истории секретной дипломатии и разведки - Ефим Черняк

Остается добавить несколько слов о последующей судьбе "Парижского агентства". Леметр был освобожден из тюрьмы 15 августа, менее чем через три недели после 9 термидора, и "мануфактура" продолжала работать. Леметр активно участвовал в подготовке руководимого роялистами мятежа 12-13 вандемьера (4-5 октября) 1795 г. против термидорианского Конвента. После подавления этого выступления он был выдан одним из своих агентов. При аресте Леметра была захвачена часть его корреспонденции, что привело к задержанию Бротье и еще нескольких участников агентства. Де Поммеле, Сурда и Дюверню де Прей-лу удалось скрыться. Леметр и Бротье отрицали знакомство друг с другом, но аббат выдал имя, на которое он направлял корреспонденцию - "Паоло Филиберти" - в Швейцарию и тем самым раскрыл связи агентства. Леметр был присужден к смертной казни и гильотинирован 9 ноября, несколько других членов агентства были приговорены к различным срокам тюрьмы, а Бротье... выпущен на свободу, поскольку против него "не было выдвинуто никакого обвинения". Это был конец агентства. Правда, некоторые из его участников продолжали шпионаж против республики, но уже без связи с д'Антрегом.

Оценка достоверности бюллетеней д'Антрега необходима не только для описания деятельности "Парижского агентства", но, что куда более важно, для выяснения воздействия, оказывавшегося тайной войной, на узловые политические события революционного времени. Говоря о самых нелепых на первый взгляд утверждениях, содержащихся в бюллетенях и им подобных материалах, Матьез писал: "Ничто нельзя до изучения считать абсурдным в эту страшную эпоху, столь таинственную в стольких ее гранях!"

Взаимные подозрения

Связь с иностранными разведками и роялистским подпольем ставилась в вину ряду видных деятелей революционного лагеря. Позднее список подозреваемых был пополнен в результате исследований и догадок историков революции. Спор об обоснованности таких подозрений продолжается и поныне. Выше приводился пример Лазаря Карно. Немалое политическое значение имели подозрения в отношении Дантона.

Жорж Жак Дантон, что бы ни думать о его моральных качествах, был крупным буржуазным революционером. Он имел большие заслуги перед революцией на первых этапах ее развития. Однако во время якобинской диктатуры Дантон своим образом жизни нувориша, "нового богача", жадностью к материальным благам, к богатству, всеми своими общественными связями и симпатиями тяготел к буржуазным кругам, недовольным революционным террором, напуганным угрозой потери собственности, которая им чудилась в якобинских мечтах о равенстве, и выступал рупором этих кругов. Борьба правого крыла монтаньяров против робеспьери-стов - якобинского "центра" - закончилась весной 1794 г. гибелью Дантона и его друзей. Позднее, в конце XIX в., Дантон стал признанным героем либеральных республиканцев. Сочувствующие им историки, вроде А. Олара, восхваляли Дантона, противопоставляя его Робеспьеру.

Вызов принял демократический историк А. Матьез. В своей защите Робеспьера он не щадил Дантона. В результате многолетних настойчивых поисков в архивах, сверки нотариальных актов, купчих и других документов Матьез выдвинул против него тяжкие обвинения в продажности, в сотрудничестве с двором и иностранными разведками.

Как же доказывает Матьез свои утверждения? Он скрупулезно подсчитывает все возможные законные источники доходов Дантона (адвокатская практика, жалованье депутата) и приходит к выводу, что они никак не могли послужить даже основой для того довольно крупного состояния, которое успел сколотить за короткий срок бывший провинциальный стряпчий. В 1787 г. у Дантона было всего на 12 тыс., а в 1794 г. - уже свыше чем на 200 тыс. ливров различного имущества. Однако обязательно ли считать, что это были деньги, полученные Дантоном от роялистов или от английской разведки? Подобно многим другим депутатам-буржуа, Дантон, вероятно, занимался спекуляцией частью национального имущества (так назывались конфискованные земли дворян-эмигрантов, пущенные в продажу во время революции). Кроме того, в руках Дантона в бытность его министром были очень большие секретные суммы, которые он имел возможность расходовать почти бесконтрольно. Мог он попользоваться и кое-чем из добычи, захваченной французской армией в Бельгии (о чем тоже имеются весомые свидетельства в документах). Все это, конечно, не украшает облика Дантона, но не дает основания для обвинения в подкупе и шпионаже.

Вместе с тем есть и другие факты. Еще в начале революции, в ноябре 1789 г., французский посол в Лондоне доносил министру иностранных дел: "...В Париже есть два англичанина - один по имени Дантон, а другой по имени Паре (секретарь Дантона. - Е. Ч.), которых некоторые подозревают в том, что они состоят специальными агентами английского правительства". Трудно подозревать французского дипломата в предубеждении против Дантона. Его имя тогда было еще совершенно неизвестно, и посол даже считал Дантона англичанином.

После ареста Дантона среди его бумаг было обнаружено письмо от английского министерства иностранных дел банкиру Перрего с поручением выплатить довольно большие суммы денег людям, обозначенным инициалами. Эти деньги должны были составлять вознаграждение за услуги, оказанные Англии, в частности за выступление с провокационными речами в Якобинском клубе. Неясно, как могло попасть это письмо к Дантону, если оно не было передано ему самим банкиром Перрего.

Как бы ни относиться к таким прямым свидетельствам, обвинение Дантона в шпионаже получает и косвенное подтверждение в установленном факте, что он принимал деньги от французского двора. В 1851 г. была опубликована переписка Мирабо с графом Ламарком. В этих доверительных личных письмах, относящихся к 1791 i., Мирабо, который уже состоял на жалованье у двора, упоминает как само собой разумеющееся обстоятельство, что Дантон получал деньги за помощь королю в подготовке контрреволюционного переворота. Одним из сотрудничавших с Дантоном в этих махинациях был некто Талон, проходимец, занявший пост начальника королевской тайной полиции, организатор роялистской пропаганды. Уехав за границу и разбогатев в Англии на финансовых спекуляциях, Талон через девять лет после казни Дантона, в 1803 г., рискнул вернуться во Францию, но был немедля арестован полицией консула Бонапарта. В своих показаниях он рассказал о сотрудничестве с Дантоном, что тот, будучи министром юстиции, когда Талону стало опасно оставаться во Франции, добыл ему заграничный паспорт. Талон подтвердил, что вел переговоры с английскими агентами относительно намерения спасти короля. В этом деле ему опять-таки вызвался помочь Дантон, который думал добиться такой цели принятием декрета об изгнании. По словам Талона, Дантон потребовал, однако, такую крупную сумму, которую английский премьер-министр Уильям Питт Младший никак не соглашался дать, даже если бы король был спасен. Не следует думать, что Талон своими показаниями думал очернить память Дантона. Скорее наоборот, для Талона как роялиста эти поступки Дантона были вполне похвальными, хотя и не бескорыстными. Так что у Талона не было причин лгать.

Надо добавить, что еще один из роялистов, Теодор Ламет, в своих мемуарах, увидевших свет только в XX в., вполне независимо от Талона подробно излагает эту историю переговоров Дантона с иностранными державами, в том числе с Англией, о спасении короля за 2 млн. ливров и об отказе Питта дать согласие уплатить запрошенную сумму.

Нет нужды продолжать, воспроизводя многочисленные дополнительные свидетельства, которые приводит Матьез, для подтверждения рассказов Талона и Ламета. Французский историк попытался под углом зрения этой версии "пересмотреть" всю деятельность Дантона в годы революции. Большинство специалистов сочли в целом соображения Матьеза недоказанными. Эти историки с полным основанием решительно отвергли его попытку представить Дантона только взяточником и шпионом, игнорируя ту большую революционную роль, которую он сыграл в ряде важнейших событий тех грозовых лет. Факты, собранные Матьезом, не получили огласки в годы французской революции. Но подозрения возникали уже тогда против Дантона, как, впрочем, и против других политических деятелей. Едва ли не все они обвиняли друг друга в стремлении реставрировать монархию, и притом, как правило, конституционную монархию, будь то во главе с представителями Орлеанскою дома (младшей ветви Бурбонов) или с содержащимся в тюрьме малолетним дофином. Подобные обвинения бросались тогда, когда противнику, по существу, инкриминировалось стремление к личной диктатуре, которую должны были "прикрывать" не республиканские, а конституционно-монархические формы государственности. Отсюда видно, насколько реальной представлялась современникам перспектива монархической реставрации. Еще ранее, в начале декабря 1792 г., когда обсуждался вопрос о суде над королем, жирондист Дюне потребовал ввести смертную казнь для всякого, "кто предложит восстановить во Франции королей или королевскую власть под каким бы то ни было названием". Это была угроза Горе, которая будто бы стремилась возвести на трон герцога Филиппа Орлеанского.