самой дружбы.
Роман прыгал на одной ноге, стараясь натянуть сапог на другую. Я помахал ему и пошел дальше.
Мимо бетонного столба, в который однажды ударила молния. Мимо дома старухи, любившей животных, мимо дома, в котором жил пучеглазый пацан — однажды мы зачем-то отобрали у него сандалии и закинули в бочаг в конце улицы, а потом смеялись, глядя, как он бесится на берегу.
Роман догнал.
— Смотри!
Он протянул мне старые советские двадцать копеек.
— Зачерпнул сапогом, представляешь? Стал промывать, а она там.
Забавно, двадцать копеек как новые, словно вчера потерялись.
— Как новенькие… Семьдесят восьмой год.
Роман подкинул монету, поймал.
— Раньше мы по таким гадали, — сказал я. — Если кто-то находил монету, то мы его дразнили, говорили, что какая монета, ему столько и жить осталось — три года, пять, пятнадцать.
— Ерунда, — сказал Роман.
— Конечно, ерунда. В детстве веришь в ерунду. Что колодец всегда надо обходить справа, что в черную собаку надо обязательно плюнуть, а если идешь на болото, то лучше взять конфету и спрятать ее под первую кочку, тогда не утонешь. Простейшие механизмы защиты. А в монеты я и в детстве не верил…
Я взял с ладони Романа двадцать копеек, повертел.
— Правда, однажды… С нами парень гулял, он из Череповца приезжал на лето. Так вот, он нашел копейку на пляже. Мы купались, потом валялись на пляже, а этот пацан, Васька, в песке нашел копейку. Вроде обычная, но года выпуска на ней не было… А на следующий год он не приехал. Вроде как взял и умер на ровном месте, так его тетка сказала. Тогда мы стали верить.
Я вернул монету.
— Здесь есть год, можешь не волноваться.
Роман держал монету осторожно, двумя пальцами.
— Может, выкинуть? — спросил он.
— Выкидывать нельзя. Такие монеты надо хранить, их нельзя тратить. Я в жестяной банке их хранил.
Роман спрятал монету в карман и спросил:
— Не хочешь коньяка?
— Нет.
Я хотел коньяка. Но не хотел пить его здесь, на улице. В «Растебяку» хотя бы, съесть котлету. Или уху. Надо поесть супа.
— Я тоже не хочу…
Роман достал фляжку, отхлебнул.
— Но вокруг все пьют, — сказал он. — Механошин пьет как лошадь. И не пьянеет. Он спрашивал меня, что я думаю про станцию.
— А ты?
— А я ему ничего не сказал. Это его напугало до усрачки…
— Пусть боится.
Мимо дома сектантов, у которых не было телевизора.
— Я не хочу быть танцором, — сказал вдруг Роман. — Это на редкость тупое занятие… И холуйское. Ты абсолютно прав, Витя, совершенно холуйское… Надоело…
— Не холуйских занятий вообще мало, — успокоил я его. — Литература не менее холуйское дело, вполне себе скоморошье. Ты пишешь, а тебе в морду плюют.
Роман стал гонять между пальцами найденные двадцать копеек.
— Я не могу представить, как она себя чувствует, — сказал Роман.
— Зайди, — предложил я.
— Ты серьезно? Мы же не знакомы…
— Ты вчера ее домой притащил, — напомнил я. — Чем не повод для знакомства.
Роман покачал головой:
— Нет…
— Зря, — сказал я. — Ты…
— Да, я кретин и мудак! — перебил Роман. — Я не знаю, почему я здесь, я тебе это объяснял сорок раз… Но со мной все ясно, а вот ты? Ты почему здесь торчишь?! Тебя уволили, а ты не едешь.
— Я еду, — ответил я. — Через пару дней.
Роман растерялся.
— Мне работу неплохую предложили. Я, скорее всего, соглашусь. Так что еду. Может, завтра. Меня тошнит с Чагинска…
— Я про это думал… Все-таки это… Ну как я зайду?
— А что такого? Скажешь, что Механошин тебя попросил ее подбодрить. От лица администрации.
— Но он не просил…
— Да какая разница?! Это не важно! Важно, что подбодрить! Иди, Рома!
Роман сомневался.
— Ну вот…
Дом Кристины. Он размок и расселся, как боровик-переросток, сделался рыхлым; через несколько шагов стало ясно, что это иллюзия, слишком много воды в воздухе, вода скругляла предметы, делала их зыбкими, дальний конец улицы таял и колыхался.
— Лучше ты сам ей скажи. — Роман смотрел в сторону. — Ты все-таки с ней знаком, а я человек посторонний. Она подумает, что я ненормальный.
— Она и так подумает, что ты ненормальный. То есть она ни о чем не подумает, ей сейчас не до этого.
— Да…
Роман достал коньяк.
Березы. Раньше были небольшие, сейчас вымахали…
— Я понимаю, но… Это нормально, что мы идем? Может, ты прав? Может, все это не к месту?
— Я прав.
Я развернулся и пошагал обратно.
— Погоди, Витя…
Сегодня я устал от Романа. Сегодня он как Хазин. Хазин отвалил, тут же возник другой. Скоро у Ромы появится желание вырезать что-нибудь на мелком предмете. Мой жизненный путь усеян хазиными.
— Вить! — позвал Роман. — Вить, погоди!
Я обернулся.
На крыльце дома Кристины показался Федор. Он закрыл за собой дверь и курил, нас заметил — я сразу понял, что заметил. Теперь уходить глупо. Федор был в милицейской форме.
— Чего он тут делает? — спросил Роман.
— Заходил…
Федор помахал папкой и направился к нам. Жизнь как система встреч и расставаний, скоро начну цитировать Светлова.
— А вы чего тут? — спросил Федор, приблизившись.
— Ничего, — ответил я.
— К ней идете? И зачем?
— Тебе-то что?
— Да вот есть что, ты уж поверь.
Федор сощурился, решив сыграть в опасного мента.
— Что-то я вас вижу чаще, чем мне хотелось бы, — сказал он. — Надо с этим решать…
Жизнь как поражение.
— Снаткина пирожки велела передать, — ответил я.
— И где пирожки? — осведомился Федор.
— Забыли…
Я улыбнулся.
— Вас, ребята, слишком много, — начал цедить Федор. — Мне кажется, что наш городишко устал от вас. Даже я устал: куда ни пойду — везде на ваши рожи натыкаюсь. И жалобы, между прочим, поступают.
Федор подпустил в голос блатоты, но от этого страшнее не стал.
— Кто жалуется? — спросил я.
— Многие. Например, Зинаида Захаровна. Говорит, что ты, Витенька, ей угрожал.
И как бы невзначай потрогал себя за кобуриный бок. Роман заметил и отступил.
— Ты бы, Федя, эти штуки оставил, — посоветовал я. — Можно и поперхнуться.
— Опять угрожаешь?! Витя, так нельзя… А что у тебя с рукой, кстати?
Федор приблизился. Роман тоже подступил на всякий случай, стоял за правым плечом. Я представил, как мы сейчас сшибемся в схватке: краеведческий писатель, милиционер, исполнитель казачьих танцев. Пожалуй, смешно.
— Мышь укусила, — ответил я.
— Мышь тебя в другую руку кусала.
— А ты откуда знаешь?
Федор отступил и расслабленно опустил плечи.
— В Чагинске в последнее время полно всякой неожиданной херни, — улыбнулся он. — Мыши, крысы, чайки… как из рога сыплются… Знаете, моя соседка два дня назад