прочее благоденствие.
— Может, возьметесь? — с надеждой спросил Механошин.
— За что?
— За организацию. Овсы у нас есть…
— Спасибо, но я в ближайшее время занят, — твердо отказался я. — Много работы.
— Да, я понимаю, — сказал он. — Мне тоже уже пора, у меня… совещание.
И насчет статьи… Я скажу Кондырину, он завтра за ней забежит. Нам очень важна эта публикация… А может, я сам ему отнесу?
— Вообще-то, я кое-что хотел поменять. Доработать немного…
— Хорошо. Так, наверное, лучше…
Я посмотрел на часы. День. Три часа. Я мог бы еще поспать.
— Я пойду. Если что, обязательно звоните.
Механошин пожал мне руку и удалился. Через минуту явился Роман.
— Вот сволочь, — сказал он.
Я согласно промолчал.
— Ты ему сказал?
— Ты же слышал, — ответил я.
Я выглянул в окно. Мэр Механошин, поникнув плечами, мочился на забор.
— Если честно, я не понимаю, что здесь происходит… То есть я чувствую, что происходит какое-то фантастическое дерьмо… Ты статью отдал?
— Да.
— Может, хоть зачешутся. Когда напечатают?
— Завтра.
— Это хорошо… Хотя они не зачешутся. Но все равно, может, прокуратура… А что, если в прокуратуру, а? Заявить?
— А ты кто, чтобы заявлять? Родственник?
Роман рыкнул, подхватил табуретку и принялся ею вращать вокруг себя, довольно быстро и ловко, точно был мастером стальной табуретки — тайного и смертоносного боевого искусства кадетов и гардемаринов. Мощные запястья у Ромы, накачал. Интересно, а двумя сразу может? Схватка боевых табуретчиков должна смотреться эффектно. А если сэнсэй стальной табуретки против адепта бесконтактного боя?
— Я не могу без дела сидеть. — Роман вернул табуретку на пол. — С ума сойдешь, так сидя. Может, выйдем?
Табуретка не только грозное оружие, но и необходимая мебель, на которой можно отдыхать между схватками.
— Там дождь. И куда мы выйдем?
Вчера уже ходили.
— Не знаю. Пойдем проветримся. Пойдем к Кристине.
— Зачем?
— Может, ей помощь какая-нибудь нужна?
Я хотел сказать, что, скорее всего, ей сейчас нужна опохмелка, но промолчал.
— Может, мы ей можем помочь.
— А ты сам хорошо себя чувствуешь? — поинтересовался я. — Выглядишь не очень…
— Я не пьян, — заверил Роман. — Немного мутит… Ты обещал ей помочь…
— Я ей помог, — ответил я.
— Ты не помог!
— Ты просто не знаешь…
Я всегда оправдываюсь. Почему я оправдываюсь перед идиотами? Мне не хочется идти к Кристине, я не хочу ее видеть, почему я должен придумывать этому объяснение?
— Они возобновляют поиск? — спросил Роман.
— Значит, подслушивал, — сказал я.
— Зачем подслушивать? Мне Механошин сам все рассказал. Завтра они возобновляют…
— Очень хорошо.
— Надо Кристине рассказать, она сейчас как в аду живет… А мы скажем ей, что завтра снова поиск. Пойдем, Витя!
— Куда?
— Тут же недалеко!
Вот и иди сам. Я-то зачем?
— Тут рядом, — повторил Роман.
Я бы предпочел увидеть еще один сон про Галич, там озерный монстр. Пусть хоть про Пухлому сон.
— Человек должен сделать в жизни доброе дело, — продолжал Роман. — Иначе все бессмысленно…
Кажется, он опять успел. Механошин, видимо, оставил бутылку. Механошин оставил, Рома освоил. Принял и хочет творить добро.
— Хоть одно добро, хоть один раз. Я понял это недавно, странным образом… Сам не знаю, проснулся абсолютно в этом уверенный…
В комнате оказалась Снаткина; я не заметил, как она вошла, раз — и возле двери. Они все входят, когда им вздумается, а я хочу, чтобы меня оставили в покое… раз — и уселась на табуретку.
— Я вот не пойму, ты почему такой? — спросил Роман. — Ты же вроде не старый человек, тебе и тридцатника нет. А ведешь себя как сорокалетний мудоид…
— Механошины в городе никогда и не жили, — сказала Снаткина. — Они с Сопуток, а там одни химики, там асфальтовый завод был. И сами Механошины химики, их после войны пригнали, а где они в войну работали, не знает никто. Может, они полицаи…
— …Неужели ты родился лабазником, Витя?
— …Первую жену он заморозил. Она ночью из Кирова приехала, в феврале, дошла до дому, а он не открыл, пьяным валялся. Он говорил, что пьяным спал, а может, и не спал, может, в окно смотрел.
Это все очень тяжело. Когда они все вместе и по очереди.
— А жена его Раиса вокруг дома два часа ходила — и в окна стучала, и в дверь, а потом устала, пошла в сарай отдохнуть, да так и замерзла. Утром нашли ее, а она волосами примерзла, пришлось ломом отковыривать…
— …Ты же по-другому должен жить, разве не понятно?
Это стало невыносимо, и я согласился сходить к Кристине. Роман убежал в свою комнату одеваться, я заправлял койку. Снаткина продолжала рассказывать.
— …Трактор угнал и в болоте утопил. И все ему ничего. А потому, что он с Шаховым вместе рыбу глушил. А потом он Шахова и выставил, написал на него заявление, что Шахов сам браконьер и два стога сена украл. Шахова из партии выгнали…
Я натянул резиновые сапоги и потихоньку покинул комнату. Закрыл дверь и приложил ухо к косяку.
— …Вторую жену убил. Он ее и взял для огорода и чтобы готовила. А она не умела ни в огороде, ни у плиты, так он от этого сердился. Как-то раз он баранину купил и велел жене пожарить, а та не знала как и все мясо пережгла, он ее толкнул, а она с лестницы упала и головой о ступени ударилась…
Я почувствовал, что косяк теплый, словно Механошин нагрел его своим жадным ухом; это было отвратительно, я подумал, что теперь долго буду чувствовать тепло уха Механошина, и от этого мне станет казаться, что Механошин мне что-то шепчет.
Отправились к Кристине.
Роман молчал. Наверное, придумывал, что скажет. Ну пусть. Я ничего придумывать не собирался.
Сорок лет Октября разбухла от воды, ручьев больше не текло, но песок впитал столько дождя, что, казалось, превратился в тесто; с каждым шагом мы проваливались по щиколотку, а Роман ступил в лужу и неожиданно провалился по колено, а дернувшись, оставил в жиже сапог. Роман сделал еще парочку шагов, потом вернулся выручать сапог из трясины. Я шагал дальше. Мимо старого пустого дома, в котором когда-то жил слепой Пархачев, мимо колонки, ушедшей в землю почти полностью, мимо бетонного блока, который был всегда, но назначения которого не помнил никто. Роман надоел. Быстро — в последнее время люди надоедают удивительно быстро, раньше я был терпимее. Терпеливее, во всяком случае. Даже хорошие люди…
Я оглянулся.
Роман отстал. Он стоял возле провалившейся колонки и вымывал грязь из сапога.
Жизнь есть перечень утрат, сказал Светлов. Вероятно, сейчас я утрачиваю друзей. Возможность