В ответ на такое предложение слышалось только злобное фырканье. Тогда Семен начинал импровизировать на тему приключений двух пауков в консервной банке и их психологической совместимости, но это ни к чему не приводило, даже к кровопролитию, и он попытки растопить намерзающую с каждым днем корку отчуждения прекратил.
Вплоть до сегодняшнего дня.
Проснувшись условным утром, Семен некоторое время лежал с закрытыми глазами, перед которыми мелькали этикетки разнообразных марок коньяка, – в последнее время организм научился имитировать и его вкус, что говорило о растущих потребностях, – затем встал, потянулся и бескомпромиссно заявил Длинному:
– Все, хватит играть в молчанку. Считай, что ты выиграл.
Тот на его слова отреагировал приблизительно так же, как черепаха на призыв, написанный вилами на воде, но Саньковский отступаться не собирался. Сегодня был особенный день.
– Сегодня особенный день, – честно сообщил он об этом Длинному. – Поэтому предлагаю умыться, побриться и как следует его отпраздновать.
Как Семен и предполагал, упоминание о празднике не могло пройти мимо продолговатых ушей. Прямо на его глазах они дернулись, потом зашевелилась вся голова вместе с непричесанными волосами. Она обернулась, и на него подозрительно прищурился глубоко запавший глаз.
– Да, Длинный, да. Поднимайся и ты узнаешь подлинную причину того, почему мы с тобой оказались здесь и сейчас.
Такое сообщение подействовало на друга еще круче, нежели выступление Сталина 22 июня 1941 года на весь советский народ. Он даже не смог ограничиться простым любопытством, обычно выражавшемся в вопросительном подергивании головой, роднившем его с жирафом до полной идентификации, и разверз уста:
– Пошел к черту!
Саньковский просиял улыбкой, словно услышал приглашение Святого Петра переступить порог рая. Ассоциации с тем фактом, что и Люцифер в свое время слышал нечто подобное, не возникло. Не задумываясь о том, что порог – это палка, если говорить образно, о двух сторонах, он поспешил ковать приятеля, пока тот еще теплый со сна.
– Неужели тебе не интересно, Длинненький? По глазу вижу, как тебя все больше и больше разбирает любопытство. Ну же, смелее, не надо подергивать такой симпатичный орган зрения сизой пеленой меланхолии! Сегодня любопытство не порок, а уж тем более не большое свинство. Я бы даже сказал, что совсем маленькое, ха-ха!
Длинный зажмурился и в сердцах проклял как проницательность друга, так и основной закон общения, гласящий, что если сказал «а», то нужно говорить и «б». Молчание – золото, конечно, однако оно, как и всякое исключение, лишь подтверждает это правило и пользоваться им следует только в экстремальных ситуациях. То же, что творилось вокруг вот уже вторую неделю, потеряло всякий привкус не только необычности, но, даже более того, стало привычным, как притупившееся чувство голода, сосущее желудок…
– Ненавижу, – пробормотал он голосом человека, обрекшего себе на безоговорочную капитуляцию. В воображении промелькнул на мгновение оскаленный образ большой белой акулы, но его тут же сменил дружелюбно виляющий хвостом дельфин. Водное млекопитающее однозначно намекало, что рыбам – рыбье, а приматам – общение с себе подобными.
Вряд ли Семен так возрадовался согласию Марии выйти за него замуж, как последнему признанию друга. Едва сдержавшись, чтобы не заорать от распирающего грудь восторга, ведь только дрейфующие полярники не радуются трескающемуся льду, – в данном случае, льду отчуждения, – он нежно похлопал Длинного по плечу, автоматически отметив, каким оно стало костлявым, и отправился совершать утренний туалет.
Длинный с тоской посмотрел ему вслед. Чувствовал он себя препаршиво – кому приятно лететь в никуда с жизнерадостным идиотом?.. Ишь, бриться выдумал, словно безглазой старухе, олицетворяющей ждущую их вечность, не все равно, в каком виде они явятся на рандеву. Щетина растет и после смерти…
В рассуждения, достойные мозгов, одержимых суицидальным синдромом, вторгся до тошноты веселый голос:
– Сегодня у нее день рождения!
– У кого? – мрачно поинтересовался друг, представив, как Смерть в вечернем платье с вырезом до выбеленного временем копчика благосклонно принимает от приглашенных ценные подарки – сувенирную золотую косу, инкрустированную драгоценными каменьями, хорошо сохранившиеся черепа с собственноручными дарственными надписями бывших владельцев, гроб красного дерева с балдахином и тому подобные, столь необходимые на ее нелегком поприще аксессуары.
– У Машки, кого же еще!!! Я думал, что мы успеем к этому времени вернуться…
У Длинного вырвался вздох безысходности – оставь надежду всяк, летящий в подпространстве.
***
Привязанная к ручке двери одного из черных входов в поликлинику, Жулька вяло жевала кожаный ремешок. Зубы были не те, что в молодости, и шансы освободиться у нее практически отсутствовали, но что-то делать было надо. Так подсказывал собачий инстинкт, корчащийся от невыносимой вони лизола и карболки. Вот уже тринадцатый день она была вынуждена терпеть эту пытку, потому что внутрь, туда, где на пару со своей подругой дневала и ночевала хозяйка, ее не пускали злые белые халаты.
Ничего этого Мария Саньковская не знала. Внешний мир перестал для нее существовать в тот момент, когда инстинкт самосохранения, свойственный всем живым тварям без исключения, а уж ее будущему ребенку тем паче, сыграл с ней злую шутку. Несмотря на то, что взлета «тарелки» она ждала, тот произошел несколько внезапно. Мозг, притупленный долгим ожиданием, малость растерялся и считанные мгновения был охвачен сильным испугом.
Этого ничтожного промежутка времени хватило, чтобы организм эмбриона срезонировал со страшной силой и дал волю своей защитной реакции. Она-то и способствовала тому, что Мария сменила активный образ жизни на пассивное ожидание собственного рождения, а ее мозг оцепенел, словно парализованная жертва, в которой развивается отложенная личинка чужого сознания – чужая, так сказать, личина.
Некоторое время сознание Саньковской пыталось адаптироваться к ситуации и вернуть все на круги своя, но на ее беду женщиной она была умной и волевой, что никак не могло помочь ей запаниковать. Происшедшее, как только Мария очнулась внутри себя, вызвало в ней не инстинктивный ужас, а лишь горькое сознание собственной правоты – ребенок таки унаследовал от Семена все.
При мысли о том, что она рискует снова появиться на свет и жить с собой, как с матерью, которая будет вести себя как недоношенная, Марию бросало, конечно, в дрожь, но уровень эмоций был недостаточен для запуска обратного процесса. «Это что же мне предстоит? – с ленивой жутью размышляла в прошлом учительница русского языка, а ныне будущая не то мать, не то ее душа. – Себе самой родить себя?.. О, от такого набора местоимений любой языковед сойдет с ума и начнет иметь сам себя…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});