Противоестественная картина все еще стояла перед остекленевшим внутренним взором и хриплый внутренний голос продолжал бормотать на внутреннее ухо: «Согласен ли ты взять в жены вдову невинно убиенного раба Божьего, земля ему пухом…», когда Самохин остановился у центрального входа и с трудом нашел в себе силы пробормотать:
– Третий этаж, седьмая палата.
Вылезая из машины, теща Саньковского буркнула:
– Счастливые номерки, ничего не скажешь, – и, смерив водителя взглядом плотника, снимающего мерку, добавила безо всякого перехода. – На твоем месте я бы подумала о принятии моего предложения.
И ушла, а Самохину стало до слез жалко своего друга, и он не в первый раз тут же раскаялся, что не находится сейчас рядом с ним.
В безжизненном свете больничных фонарей плавно кружился снег – замерзшие слезы звезд.
Четверг, 21 декабря 1995 года
Уже вторую неделю кряду Семену Саньковскому снилась водка. Просто уму непостижимо, насколько этот продукт оказался необходимым в подпространстве. Будущий отец грезил о нем емкостями, вмещавшими поначалу десятки, а затем и сотни декалитров горячительного напитка. Водка снилась ему фонтанами, ручьями, озерами, к которым он благодарно припадал, иногда напиваясь во сне до положения риз, когда, проснувшись, в буквальном смысле не мог стоять на ногах. Это, с одной стороны, пробуждало в нем признательность к родному организму, который достигал подобного эффекта единственно благодаря самовнушению, но с другой – наталкивало на мысль, что он рискует стать первым астронавтом, спившимся во сне. Впрочем, подобное положение дел не мешало Семену вспоминать во время бодрствования свои былые полеты, когда в теплой компании была раздавлена не одна бутылочка. Саньковский едва не плакал, когда в памяти всплывали лица Горелова и майора Вуйко, потому что людям свойственно забывать все неприятное, случившееся в прошлом. В немалой степени этому же способствовала и кислая рожа сидевшего на хлебе и воде Длинного, которая приобрела удивительное сходство с веником. В противоположность легендарному князю Гвидону, он, оказавшись в схожем положении, худел не по дням, а по часам. Его впалые щеки заросли клочковатой рыжей бородой, а взгляд обзавелся специфическим блеском, абсолютно независящим от освещения и наталкивающим на мысль, что если глаза – зеркало души, то отсутствие перед ними золотых рыбок способно сжечь ее, бессмертную, дотла. Очень бывало Семену неприятно наталкиваться в темноте на две фосфоресцирующие точки, словно два маленьких автогена прожигающие его насквозь. «Нет, не зря, – думалось тогда ему, – существует на Востоке секта, практикующая лечение, основанное исключительно на глотании живых золотых рыбок. Совсем не зря…»
Общаться друзья перестали дней десять назад, когда Длинный, заметив, что Саньковский в очередной раз собирается предпринять недвусмысленную попытку открыть консервы и приступить к пожиранию рыбы, злобно фыркнул в ответ на приглашение и отполз к иллюминатору.
Там, как и прежде, не было ничего. Вселенская пустота выдавливала глаза, проникала в мозг, взламывала сознание, как грецкий орех, и демонстрировала, что внутри тоже ничего нет. Абсолютно ничего, как в голодном желудке. Ни грана информации, ни крошки сознания – только бесплотный прах воспоминаний о том, чего никогда не было. Не существовал он никогда на свете, не думал и не мечтал в вакуумной оболочке своего призрачного «я», обреченного всегда не существовать…
Впав в голодно-депрессивный транс постящегося Иова, проглоченного китом, – такое сравнение вполне могло бы порадовать Саньковского, буде оно пришло ему в голову, – Длинный, чья природа тоже не могла терпеть пустоты, обернулся к Семену и почти провыл подобно юродивому, изрекающему пророчество:
– Мы летим в никуда!
От неожиданности друг вздрогнул и едва не подавился.
– Ты что, Длинный, совсем рехнулся?
Тот не обратил на реплику никакого внимания и снова заголосил:
– Мы уже покойники, только еще не знаем об этом!
Подобное заявление не внушило бы оптимизма и более пессимистически настроенному человеку, нежели Саньковский. Поэтому он попытался уличить друга в нелогичности подобного взгляда на реальное положение вещей.
– Стоп, стоп! – произнес Семен и продолжал, взвешивая каждый слог. – Вот скажи мне, ты выпить хочешь? Водки, коньяка, пива, наконец, а? И плотно закусить?
На какую-то долю секунды взгляду Длинного вернулась жажда жизни, и он кивнул.
– Так вот, Длинный, что я тебе скажу, – Саньковский облизал губы. – Наличие желание, как говорили сионские мудрецы, есть отрицательная характеристика трупа!
Друг тряхнул головой, уронил на пол пенящуюся слюну и быстро-быстро забормотал кликушеским голосом:
– Мы летим в никуда в консервной банке, которую никто и никогда не вскроет, чтобы закусить двумя высохшими трупами! Мумиями, возомнившими себя фараонами космоса!!!
Обеспокоенный не на шутку регрессивным состоянием напарника, Семен настороженно прищурился на него, а затем деланно рассмеялся, чтобы отвлечь его от мрачных мыслей.
– Нет, Длинный, тут ты не прав. Настоящими, с большой буквы Фараонами Космоса были старший лейтенант Горелов и майор Вуйко, вечная ему память. Вот кто показал всей этой космической… – Саньковский напряг память, и нужное слово послушно выпрыгнуло на язык, – сальмонелле, что с милицией лучше не связываться. А какие мы с ними песни пели, эх!.. Жаль, что не понять тебе никогда всей романтики дальних странствий…
– Романтики?!! – заорал тогда друг совсем уж нечеловеческим голосом и со всей дури ткнул пальцем в иллюминатор. – Вот это, по-твоему, романтика?!!
– Ты бы поаккуратнее, а не то или палец сломаешь свой музыкальный, или стекло вышибешь, – поморщился Семен. – А романтика дальних странствий, должен тебе сказать, это не само путешествие, а воспоминание о нем. И если ты будешь так вопить всю дорогу, тогда, конечно, никакой романтики не останется.
– Хорошо, не буду! – процедил Длинный сквозь свои лошадиные зубы и с тех пор в самом деле не проронил ни слова. Молчал, как золотая рыбка во льду, короче.
Первое время Саньковский прилагал титанические усилия его разговорить, стараясь прибавить путешествию привлекательности.
– Солнечная система, – вещал он, – принадлежит к галактике Млечного Пути, которая еще также называется Чумацким Шляхом. Почему так называется, знаешь? А потому что шлях этот совпадал с направлением пути чумаков, ездивших за солью! Вот и представь себе, что мы два чумака…
В ответ на такое предложение слышалось только злобное фырканье. Тогда Семен начинал импровизировать на тему приключений двух пауков в консервной банке и их психологической совместимости, но это ни к чему не приводило, даже к кровопролитию, и он попытки растопить намерзающую с каждым днем корку отчуждения прекратил.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});