Читать интересную книгу Вера (Миссис Владимир Набоков) - Стейси Шифф

«Мудрено быть счастливой, когда муж — мираж, ходячий фокус, обман всех пяти чувств», — писал Набоков о жене другого волшебника, даме не такой верной. Пожалуй, Веру подобная жизнь не смущала. Она была счастлива сидеть рядом с В. Н., когда он шумно утверждал, что никакой истинной жизни у него нет, что он — мираж, иллюзия, паяц в маске, не более чем тень своего творческого «я», «одинокий волк», «одинокий агнец». Столь же звучно декларировать собственное исчезновение Вере было гораздо трудней. Она слишком много писала, но при этом, как ни странно, активно отрицала свою причастность ко всему написанному. В. Н. заявлял, что только его книги служат удостоверением его личности; Вера отрекалась от писем, которые писала и подписывала. Она даже не считала, что выработала какую-то особую манеру письма. Когда Дуся Эргаз обиделась на два послания, явно задевшие ее чувства, Вера поинтересовалась, не виной ли тому свойственная мужу в английском языке прямая манера выражаться. Эта прозаичность и прямота — как раз Верины свойства. Подобное заметание следов наблюдалось не только в переписке. Один журналист подметил, что только после взаимного совещания супругов Набоковых был достигнут некий результат, — этот образ нашел отражение в «спешной консультации супругов Шейдов» в «Бледном огне», — и Вера просит убрать этот эпизод из интервью. Она сочла, что упоминать об этом неудобно. Та же участь постигла Джорджа Фейфера, когда тот в 1974 году направил в «Дейли экспресс» текст своего интервью с Набоковым. Из перечня именных частей сказуемого, следовавшего за именем жены, Набоков вычеркнул «машинистка» и «редактор», утверждая, что она не печатает ему уже с 1960 года и ничего не редактирует, что было явной неправдой. Набоков требовал от Фейфера, чтобы тот везде «она сказала» заменил на «он сказал», присваивая себе высказывания жены. Возможно, то была наиуместнейшая узурпация голоса близкого человека с той поры, как «Автобиография Элис Б. Токлас» сделала ее создательницу знаменитой, поставив Гертруду Стайн в список авторов бестселлеров.

Вера намеренно выступала в двух качествах. Возвысившись в мире искусства и науки до статуса «миссис Набоков», она затем притворилась, будто таковой не существует. Даже муж осознавал всю тщетность и несостоятельность ее усилий. Вместе с Филдом они размышляли, какое место занимает Вера в жизни Набокова. «Друг мой, ну почему ты молчишь? Почему?» — взывал к Вере Набоков. «По-моему, не стоит вообще меня упоминать», — отвечала жена, чьи первые литературные опыты ограничивались переводами чужой прозы. «Ну как же тебя не упоминать! Мы столько лет с тобой вместе! Поздно спохватилась!» — искренне расхохотался муж. В последующее десятилетие, едва усилилось внимание публики к женщине рядом с Набоковым, Вера принялась искать, где бы спрятаться, уподобляя себя «сфинксу наоборот»: такому, который словно бы не спешит рвать на части жертву, способную разгадать его загадку. Так происходило и в мелочах, и в более крупном плане. Для «Ровольт» Вера проверяла каждое слово немецкого перевода, сделанного весьма дотошным Дитером Циммером. В 1965 году Циммер представил черновик одной новеллы; Вера сделала несколько исправлений в тексте по поводу обращения с оружием. «Я с изумлением узнал, что Вы, оказывается, специалист по стрельбе из пистолета», — с благодарностью писал ей Циммер. Вера, не желая возбуждать в нем излишнего любопытства, отвечала, что правила просто из соображений точности смысла. Хотя пару месяцев назад именно она обращалась в Полицейское управление Швейцарии с просьбой разрешить ей взять с собой в Испанию пистолет. Муж, мол, собирается отлавливать бабочек в отдаленных местностях, где, по слухам, находиться небезопасно. Какие требуются документы, чтобы провозить оружие через границу?

В 1965 году Владимир сделал сенсационное открытие: говорить и писать — вовсе не одно и то же. Проведя пять дней в увлекательном общении с журналистом 13-го канала Робертом Хьюзом и прослушав затем запись беседы, он вынужден был признать:

«Я крайне огорчен и подавлен своими неподготовленными ответами — своей кошмарной манерой, неряшливой речью, обидными и странными заявлениями и путаньем в фактах. Ответы были глупые, плоские, повторяющиеся, выражения пошлые, это до изумления не имеет ничего общего с тем, как я пишу… Я всегда предполагал, что омерзительно плохо говорю, и глубоко сожалею о своей опрометчивости».

В дальнейшем не было уже никакого «спонтанного вздора». Вопросы в письменном виде теперь отправлялись Набокову заранее, ответы составлялись в письменном виде и поправки вносились только с согласия В. Н. Подобная тщательная режиссура еще более отдалила от публики «истинного» Набокова. Кроме того, создала массу дополнительной домашней подготовки [301]. Вере, во время всех интервью сидевшей рядом с мужем — чаще всего уже отыграв роль хозяйки дома, она знакомилась с вопросами и прикидывала длительность ответов мужа, — приходилось уговаривать Владимира подвергнуться этой инквизиции. Она сама считала такие встречи утомительными, однако сознавала их значение: необходимость представить публике некий образ Владимира Набокова.

Облик, который Набоков придавал себе во время интервью, совсем не обязательно соответствовал действительности. В том же ключе преподносилась им и Вера. Он мог похваляться, что из всех известных ему женщин только жена обладает таким блестящим чувством юмора, и одновременно утверждать, что она совершенно лишена какого бы то ни было чувства юмора. Ну разве не обидно до слез, что такому неуемному весельчаку, как он, пришлось жениться на особе, из которой смешинки не вытянешь, — восклицал он в разговоре с одним журналистом. Его жена — его память; она способна держать в голове все цифры и даты. Казалось, Вера на подобные заявления не сетовала; как профессиональная ассистентка фокусника, она позволяла разрезать себя надвое, не теряя при этом достоинства и присутствия духа. Она лишь отказывалась признать, что у фокусника вообще есть ассистентка. Допустить такое для нее — значило признать за фокусником определенную ловкость рук. Вера вовсе не собиралась раскрывать суть трюкачеств мужа. Каждый художник — обманщик, напоминал нам Набоков. А уж Набоков был великий художник.

3

Как же Вера, видя, насколько расширилась ее роль, воспринимала ее? Ей было нелегко принять весь груз ее обязанностей. И скромность ее нашла наиболее яркое выражение в переписке с Лизбет Томпсон, ее многолетней, причем самой близкой, подругой — обе пары познакомились в 1926 году в Берлине. По темпераменту женщины были довольно схожи: Лизбет, немецкая еврейка, несколькими годами старше Веры, считала себя пессимисткой, и мрачные прогнозы ее часто сбывались. Брак Томпсонов чем-то напоминал брак Набоковых: Лизбет считала, что муж ее — идеальный сангвиник и что именно благодаря своему природному оптимизму он столького в жизни достиг. Так что и жизнь Лизбет также протекала рядом с блестящим человеком, причем в постоянных перемещениях. Большой почитатель Владимира, Бертранд Томпсон был, даже по набоковским меркам, всесторонне эрудированным человеком. Успев стать доктором права и заняться адвокатской практикой в своей родной Калифорнии, он начал с чистого листа, получив в Гарварде степень доктора экономики. Преподавал в Гарвардской школе бизнеса в начальные годы ее существования, затем сделал блестящую карьеру в области международного консалтинга. Нажив приличное состояние, почти все его потерял в 1929 году; в 1937 году Томпсоны возили в своем стареньком «студебеккере» Набоковых по Ривьере. Проработав в Министерстве военно-воздушного флота Франции до ее падения, Томпсон возвратился в Соединенные Штаты и начал там изучать биохимию. К 1960-м годам он возглавил раковые исследования в одной уругвайской лаборатории. Начавшаяся в Берлине на Нестор-штрассе дружба Набоковых с Томпсонами продолжалась в Париже, Ницце, Нью-Йорке, Пало-Альто, Лугано — Владимир называл ее «чем-то вроде роскошного и многокрасочного архипелага», — но к концу 1960-х годов она выражалась преимущественно в переписке.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});