партийцы-киргизы?
Словом, шаги чрезвычайно ответственные.
Мы хорошо понимаем, что вопрос с Джиназаковым далеко не только наш местный вопрос, – он выходил за пределы Семиречья. Как быть? – запрашивали мы Ташкент. И – не знаем отчего, то ли второпях, то ли не разобрав дела – оттуда прислали убийственный ответ:
– Предпринимайте, как знаете, только помните, что все лежит на вашей личной ответственности.
Тут не сдержался – ответил Ташкенту зло, ядовито, укоризненно. Просил не подчеркивать «личную» ответственность, ибо она подразумевалась сама собою:
– Не угроз хотим, а совета!
И вторая телеграмма оттуда была действительно полна «советов», – правда, самых общих, говоривших об осторожности, о необходимости учитывать факт родовой вражды и т. д., и т. д., но все же это была «линия».
Не дождавшись этого ответа, появившегося только на следующий день, мы самостоятельно приняли ряд мер: во-первых, договорились принципиально о необходимости Джиназакова арестовать. Момент ареста согласовать и взаимно о нем друг друга оповестить заранее, ежели будем находиться в разных местах. Во-вторых, рано поутру начособотдела сам едет в Пишпек и там лично будет руководить всем делом ликвидации джиназаковщины.
Послать Альтшуллеру на помощь какую-либо вооруженную силу нельзя, – нет у самих. Решили передать в его распоряжение стоявшие в Пишпеке кавдивизион и батальон пехоты. Белов вызвал к проводу начальников этих частей и сообщил, что они поступают в распоряжение Альтшуллера…
Так работали всю ночь, а рано утром Кушин уехал в Пишпек. Тогда же Альтшуллеру мы послали шифрованную телеграмму:
Будь осторожен прежде всего – в каждом предпринятом шаге, в каждом слове.
Воинскую силу держи крепко в руках, но до самого крайнего момента и думать не думай пускать ее в ход, не допуская первой стычки: помни, что стычка эта – начало больших событий.
Если придется арестовать – прими все меры к тому (собрания, листовки, воззвания, заседания, приказы…), чтобы эти аресты не производили впечатления гонений на киргизов, – злые языки поторопятся их объяснять именно так; прими предупредительные меры.
Все время помни родовую вражду и в сношениях с теми, кто дает сведения, будь зорок и недоверчив…
Наконец о дне и часе арестов сообщи заблаговременно, чтобы мы здесь согласовали свои действия…
А наши действия сводились к следующему:
I. Как только узнаем, что в Пишпеке момент созрел, арестовываем джиназаковцев в Верном и даем распоряжение о том же в Токмак. (В Джаркенте придется с арестами волей-неволей повременить, – там не на кого положиться.)
II. Все обязанности, которые лежали на джиназаковской комиссии, немедленно передать областному ревкому, о чем объявляем в печати, без тревоги, без особых разъяснений, коснемся только самого факта передачи, указав, что это диктуется необходимостью.
III. Коротко о случившемся известим Турцик, изложим дело, как оно есть, и запросим указания на дальнейшую работу.
IV. В верненской и пишпекской прессе объявляем о случившемся, указав на ряд достоверных, установленных злоупотреблений джиназаковцев, – этим положим предел догадкам, слухам, предположениям, клевете и панике.
V. Быстро распространим воззвание к населению, призвав его к спокойствию и порядку, указав на необходимость тесной и дружной совместно с нами работы.
Так подготовились мы к делу. Джиназаков, узнав, что Кушин в Пишпеке, вдруг выехал оттуда в Верный. Мы недоумевали, как расценивать его приезд. Возобновили слежку. Были наготове. Несколько дней, два-три, прошли в тревожном ожидании. Мы знали, что Кушин облавой ездил в горы, нашел там какое-то оружие.
Близилось. Накалялось. Вот-вот ударит!
Потом телеграмма:
«Перехвачен гонец к Джиназакову. У него отобрана бумага, в ней значится: „Согласно вашему предписанию, винтовки и патроны приготовлены“».
Эту бумагу кто-то послал Джиназакову. Кушин своему заместителю в Верном отдал приказание Джиназакова немедленно арестовать. Заместитель даже забыл поставить нас об этом в известность – арестовал, и мы только через четыре часа узнали, что Джиназаков сидит.
Верно ли, нет ли – объясняли потом, что бумага, попавшая Кушину в руки, была подложная; что «гонец» был подослан каким-то личным врагом Джиназакова, и этот враг джиназаковский сам дал знать Кушину, что у «гонца» есть для Джиназакова секретная бумага. Одни этому верили, другие нет, – весь оборот дела признавали просто ловким ходом самого Джиназакова, который придумал дать делу такой оборот. Во всяком случае, все дальнейшее подтвердило опасения наши насчет джиназаковщины.
Мы понимали, какое сделали дело, арестовав теперь Джиназакова. Спокойно это обстоятельство миновать не могло. И действительно, в Ташкенте поднялась целая буря. Скоро прислали оттуда распоряжение: Джиназакова освободить. Но решительные действия особотдела расстроили все планы джиназаковской компании, – она почувствовала себя под ударом и, главное, под неустанным, зорким наблюдением. Сам Джиназаков по выходе из тюрьмы стал тише воды и ниже травы. Из Верного никуда не уезжал. С Кушиным раскланивался самым почтительным образом, льстил ему в глаза невероятно, а тем временем посылал доклады Турцику и настаивал, чтобы Кушина немедленно убрали из области. Да не только Кушина, – ультимативно он требовал изгнания из области целой нашей группы. Один из таких докладов попал нам в руки и показал воочию всю пакостность и двойственность его поведения. Но это было бы ладно. Нас беспокоило главным образом то обстоятельство, что комиссия джиназаковская решительно ничего не сделала и не делала для беженцев-киргизов. Областной же ревком формально не мог пока взяться за это дело. Мы устроили несколько заседаний совместно с джиназаковцами в земельном отделе и в ревкоме, старались разбередить их, отдавали по области за общей подписью распоряжения на места, – хоть как-нибудь пытались столкнуть дело с мертвой точки. А центру поставили, в свою очередь, решительный вопрос: или должна быть прислана новая комиссия взамен джиназаковской, или обязанности ее надо передать ревкому, ибо комиссия ровно ничего не делает.
Ответа не было. А Джиназаков ушел с головой в интриги и происки: толкался то и дело в особый отдел, старался там все разнюхать и разузнать, ко всем приставал, всех расспрашивал, собирал какие-то «материалы». Он, как оказалось потом, созвал секретное совещание всех мусульманских работников-коммунистов и такую жаркую, подлую развел там агитацию, так извратил факты, подтасовал и разукрасил, что – гонение, да и только!
Он распалил собрание своими речами, накалил донельзя атмосферу, и уже готово было собрание принять безумное решение:
– Отозвать со всех постов партийных мусульман-работников!
На счастье, тут подоспел Шегабутдинов. Авторитет его стоял среди членов этого собрания высоко – выше джиназаковского. И Шегабутдинову удалось отклонить, предостеречь вовремя взволновавшихся товарищей, указать на опасное их заблуждение. Предложение было снято, забраковано.
В один из ближайших дней в ревкоме состоялось заседание. Присутствовал и Джиназаков. Когда договорились обо всем, что стояло на повестке дня, он вдруг объявил, что хочет