Читать интересную книгу «Искусство и сама жизнь»: Избранные письма - Винсент Ван Гог

подавить в ней активное – да, гениальное – начало и навсегда сделало ее пассивной.

Если бы они не сломали ее в юности! Или остановились и теперь снова не доводили ее до отчаяния, сражающуюся в одиночку против пяти или шести женщин, если не больше!

ПОЧИТАЙ-КА «ЕВАНГЕЛИСТКУ» ДОДЕ – О ЖЕНСКИХ ИНТРИГАХ, других, однако в том же роде.

Ох, Тео, зачем мне меняться? Раньше я был очень пассивным, и очень мягким, и тихим – теперь уже нет, но я больше не ребенок – иногда я себя осознаю.

Взять, к примеру, Мауве – почему он вспыльчивый и далеко не всегда ручной? Я еще далеко не таков, как он, но и я пойду дальше, чем сейчас. Говорю тебе, если хочешь быть активным, не нужно бояться сделать что-то не так, бояться совершить ошибку. Стать хорошим – многие думают, что добьются этого, не совершая зла, а это вранье, ты и сам раньше говорил, что вранье. Это ведет к застою, к заурядности. Просто намалюй что-нибудь на чистом холсте, вместо того чтобы по-идиотски пялиться на него.

Ты не представляешь, как парализует этот вид чистого холста, который говорит художнику: ты ничего не можешь. У холста идиотский вид, и он так завораживает некоторых художников, что те сами становятся идиотами.

Многие художники боятся чистого холста, но и чистый холст БОИТСЯ поистине страстного художника, который смеет – и который однажды прорвался сквозь чары «ты не можешь».

Сама жизнь всегда поворачивается к человеку бесконечно бессмысленной, обескураживающей, беспросветной чистой стороной, на которой нет ничего, как и на чистом холсте художника.

Но какой бы бессмысленной и напрасной, какой бы мертвой ни казалась жизнь, человек веры, энергии, тепла, который что-то знает, не даст себя провести. Он вмешивается в это, и что-то делает, и цепляется за это – одним словом, ломает, «нарушает», как они говорят.

Пусть они говорят, эти холодные теологи.

Тео, мне чертовски жаль эту женщину – именно потому, что ее возраст и, возможно, какая-то болезнь печени и желчного пузыря фатально нависают над ней. И это усугубляется волнением. Тем не менее посмотрим, что можно сделать, а чего не позволит судьба, но я ничего не делаю без очень хорошего врача, так что не причиню ей вреда.

Но как раз в эти дни случилось так, что меня попросили сделать за 20 гульденов рисунок или живописный набросок. Это предложение я принял, однако заподозрил – и, проверив, обнаружил, что заподозрил правильно, – что за этим стоит Марго Бегеманн, которая окольными путями дала бы мне денег, и я решительно отказался от платы, но не от рисунка, который отправил. Поистине, не так-то просто отказываться, когда страшно нуждаешься в деньгах. Однако это была бы подачка, так что…

Вместо подачек – есть ли занятие получше? Я в это твердо верю. Ради тебя, ради себя самого и ради многих других я хотел бы, чтобы в торговле предметами искусства нам попались какие-нибудь МУРЕ, знающие, как создать более широкий, новый круг покупателей.

Ты скажешь, что, например, Терстех – не Муре. А может быть, в конечном счете он и есть Муре.

Но как бы то ни было, будут делаться новые карьеры, по той простой причине, что количество людей, покупающих картины, еще может удесятериться и это становится нужнее с каждым днем.

Если бы появились новые Муре, которые покупают и продают иначе, чем повелось исстари, – отлично, тогда и работы прибавится.

Но если не придут никакие Муре, тогда, наверное, должна измениться вся торговля, потому что художники сами обновили бы ее и сами, без старого посредника, открыли бы постоянные выставки. Мне хотелось бы, чтобы ты знал и чувствовал, насколько ты еще молод, если сохраняешь молодость и дерзаешь.

Если ты не художник в живописи, стань художником в торговле – в точности как Муре.

Что касается меня, то в дни вроде этих, когда я совсем на мели, я все-таки чувствую, что пройдет еще несколько лет – и я с радостью позволю себе гораздо более крупные расходы на краски и другие вещи. Я хочу много работать, поверь мне, я не собираюсь скучать – много-много делать или издохнуть.

469 (385). Тео Ван Гогу. Нюэнен, пятница, 14 ноября 1884, или около этой даты

Дорогой Тео,

тебя наверняка заинтересует, как обстоит дело с приглашением в Хелворт, которое получил папа. Папа ответил тем людям в Хелворте, что он, конечно, даже не может его рассматривать, если жалованье в Х. не будет доведено до уровня жалованья в Нюэнене. А чтобы восполнить разницу в жалованье, они должны добавить, кажется, 150 гульденов, и папа пишет сегодня, что у них, похоже, нет особых возражений. Так что, хотя еще ничего не решено, учитывая готовность добропорядочных жителей Хелв., действительно есть шанс, что теперь папе, по его собственным словам, придется обдумать это очень серьезно. Для меня это важно по той причине, что у меня нет никакого желания переезжать с ними в Хелв. Я просто хотел точно описать тебе состояние дел.

В эти дни, несмотря на то что здесь стоит довольно сильный мороз, я еще работаю на воздухе над сравнительно большим (более 1 метра) этюдом старой водяной мельницы в Геннепе, в противоположной стороне от Эйндховена. Хочу полностью закончить его на воздухе, но в этом году он будет последним, что я пишу на пленэре. С тех пор как я тебе писал, я делаю еще и другие этюды, в том числе две головы рабочих с польдеров.

Сейчас в Эйндховене трое хотят учиться живописи, и я учу их писать натюрморты.

Осмелюсь с уверенностью утверждать, что с того времени, как ты здесь побывал, я преуспел в технике живописи и в цвете. И еще прибавлю.

В живописи трудны только первые шаги, дальше становится легче, и у меня на руках есть несколько козырей. И я верю, что с ними можно добиться успеха. Теперь ты знаешь, что я снова попытался сделать шаг навстречу Мауве и Терстеху, чтобы исправить то, что произошло раньше.

Об этой попытке я ничуть не сожалею.

Но они отказались с этим связываться, отказались «совершенно определенно». Это меня не обескураживает.

Я рассматриваю это как нечто вроде отправки картины на выставку с последующим отказом.

Вначале не раз приходится сталкиваться с противодействием.

Итак, еще раз: я ничуть не сожалею о своей попытке и, скорее всего, повторю ее – не сразу, но довольно скоро.

Теперь я хотел бы сказать тебе: мне было бы очень приятно, если бы ты не просто сохранял нейтралитет в этом вопросе, а, наоборот, помог бы мне получить желаемое. Я признал, что был не прав не только в отношении Мауве, но и в отношении Т.

Слишком рано – полагаю, позднее они сами осознают, что, со своей стороны, кое-что поняли совершенно неправильно.

Чего они пока не видят.

Значит, я, со своей стороны, на этот раз зашел так далеко, что великодушно и решительно признал свою неправоту в прошлом, а в дальнейшем просто продолжу показывать им свои работы, по мере того как те будут становиться лучше, и, как бы то ни было, впредь никаких извинений. ОДНОГО РАЗА ДОСТАТОЧНО, да и не нужно мне было заходить так далеко, безусловно. Склонить к великодушию их – другое дело, и ты мог бы мне в этом помочь, если есть желание. Если нет – ни о чем не беспокойся, но тогда через некоторое время я снова к этому вернусь.

Не знаю, как ты воспримешь мое последнее письмо, которое все-таки не было злонамеренным. Мои дела могут идти хорошо, и в наших общих интересах сосредоточить силы, которыми мы можем располагать. Я в нескольких словах ответил и Терстеху, и Мауве на их отказ, сказав им: «Я согласен с Терстехом относительно того, что для меня ЛУЧШЕ искать новых людей, чем пытаться возобновить старые связи, что таково и мое собственное представление, но, помимо этого, у меня тем не менее достаточно веры в будущее, и я НЕ БУДУ С ЛЕГКОСТЬЮ отказываться ДАЖЕ от возобновления старых связей – пусть они будут даже более прочными, чем прежде». Таков был мой ответ Т. И тебе я тоже говорю: я верю, что с тобой это тоже возможно – установить более прочные отношения, чем сейчас.

Но, откровенно говоря, я думаю, что последние полтора-два года ты был по отношению ко мне слишком нейтрален, и я в особенности желаю большей сердечности, а дружба была для меня слишком прохладной и недостаточно одушевленной.

Если угодно, считай это моим