— Ничего особенно хитроумного этот призрак не придумал. Прежде всего нужно было настроить Бравила против семьи, друзей и вообще всех, кто смог бы его образумить. И вот родной отец превращается в «подлого торгаша», подруги детства в «набитых дур» и «зануд», а односельчане, от которых он, к слову, недалеко ушёл, — в «кухаркиных сынов». А вот с сестрой, похоже, ничего не вышло, так что её наш торговец должен был убить собственным руками. Это окончательно свело бы его с ума, но такой исход раха вполне устраивал — на что, кстати, указывала ещё Её светлость. Думаю, её суждению в этом вопросе можно полностью доверять.
К счастью, Инара нарушила приказ и забила тревогу, что позволило нам вмешаться и помешать убийству. Однако мы ошиблись и отпустили Бравила — следовало либо казнить его, как и приказывала Её светлость, либо изолировать. Мы же подарили раху ещё полдня.
— Полдня на что? — заинтересованно спросил Анор.
— Но то, чтобы доломать его волю, — Эйдон с удовольствием затянулся ароматным табаком и продолжил: — Допускаю, что он всегда жил с мыслью о том, как несправедливо обошлась с ним семья Винце, в то время, как он, разумеется, был достоин куда большего. Обычное недовольство, вызванное честолюбием и нереализованными амбициями: и то, и другое присуще многим молодым людям, особенно тем из них, что не обделены талантами. Однако сами по себе эти мысли ни при каких обстоятельствах не подтолкнули бы Бравила к восстанию. Да и зачем оно ему? Он ведь не дурак, раз учился с сыновьями графа Айно Винце, должен был понимать, что через год-другой ему бы пришло приглашение занять более заметную должность. А это несомненно случилось бы, поскольку для того, чтобы использовать своего воспитанника против семьи Бьяла, Винце должны были вывести его из Формо.
Эйдон обернулся к понурившемуся Бравилу и добавил чуть мягче:
— Не будь всё так печально, я бы сказал, что тебе повезло: не придётся рассчитываться по долгам. Вельменно стараются не вступать в прямые конфликты друг с другом, зато абсолютно безжалостны к чужим инструментам. Требуется немалая мудрость, а иной раз и поистине звериной чутьё, чтобы выйти из игры живым, не говоря уже о том, чтобы хоть что-нибудь выиграть.
Однако Бравил оставил слова Эйдона без внимания, как будто речь шла вовсе не о его жизни, а о каком-то отвлечённом предмете, не имеющем никакой ценности.
— Не совсем понимаю, к чему ты клонишь, капитан, — Нильсем упрямо сложил руки на груди. — Нам теперь что, пожалеть его? Не знаю, мог ли он бороться с внушением раха, но попытаться он был обязан.
— Он и пытался, — флегматично напомнил Эйдон. — Вспомни слова Энары. «Так нельзя» — разве не это Бравил втолковывал раху? Пока мог, разумеется, потому что затем «покровительница» взялась за него всерьёз. Впрочем, подозреваю, ей не пришлось особенно стараться: достаточно было разжечь амбиции, распалить обиды, настоящие или мнимые, показать светлое будущее, в котором он становится значимой персоной, добавить парню наглости и решительности, подправить воспоминания — а дальше Бравил сделал всё сам, как сумел. Даже мало сделал, учитывая, какую непоколебимую преданность внушил ему рах. Кому в здравом уме придёт в голову защищать это чудовище? А наш торговец, вооружившись одним ножом, не раздумывая бросился в самое пекло.
— А ты его не перехваливаешь, капитан? — с сомнением спросил Нильсем. — В твоём изложении этот торгаш превращается в героя эпической поэмы. Да и ненадолго хватило его храбрости и решительности — улепётывал так, что пятки сверкали.
— Я бы на его месте тоже побежал, — вновь подал голос Анор и многозначительно поднял палец: — Но затем обязательно вернулся бы с друзьями.
— Так ещё хуже. Чем не оправдывай его действия, а мятеж остаётся мятежом. Со слов капитана выходит, что рах просто вытащил на поверхность то, что и без того сидело в этом парне — чем, как ни странно, оказал нам услугу: лучше разобраться с потенциальным мятежником сейчас, чем через полдюжины лет, когда вреда от него будет куда больше.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Суров ты, сотник, — Анор покачал головой. — И упрям, что казначей в расчётный день. То-то сотня твоя тебя недолюбливает.
— В тот день, когда они меня полюбят, можешь с чистой совестью гнать меня в шею… Я вот к чему веду: может статься, что казнить этого безумца где-нибудь за посёлком уже будет проявлением милосердия. Вельменно бунтовщиков не жалуют, и даже если торгашу каким-то чудом удастся выпутаться, ещё неизвестно, сумеет ли он когда-нибудь избавиться от своей ненависти к одарённой. Пока всё выглядит так, будто ни о чём другом он и думать не может.
— Не только к ней, — заметил Эйдон, задумчиво пуская дым. — Без сомнения Её светлость он ненавидит не меньше, да и нас, надо полагать, не жалует.
— Будь она проклята, гнусная тварь… — начал было Бравил, но тут же замолк и зашипел от боли, стоило пальцам Анора впиться ему в плечо.
— Помолчи, парень, — беззлобно посоветовал здоровяк. — Пусть рах подчистую выжег тебе мозги, но не забывай, что ты по-прежнему говоришь о вельменно в присутствии гвардейцев Его Величества.
— А что думаешь ты? — Эйдон заинтересованно обернулся к Анору.
Анор пригладил волосы и задумчиво наморщил лоб.
— По уму, следовало бы, конечно, устроить торговцу встречу с мэтром Ранви.
— Чтобы тот с порога отправил торгаша на плаху… — начал было Нильсем.
— Да нет же, причём здесь восстание? Кто сейчас будет этим заниматься, когда в воздухе запахло большой войной? Просто никак не идёт из головы — все же услышали, что Кирис у нас теперь «не человек»? Вот я и подумал: что, если этот «медиум», каким бы слабым он ни был, заметил в ней то, что упустили другие? Учитывая… обстоятельства, Его Величество могут заинтересовать любые подробности. Такие мысли. Что скажешь, капитан?
Эйдон провёл по усам, пряча усталую улыбку: Анор произнёс вслух то, о чём он сам размышлял уже какое-то время. Если прежде у него ещё и были сомнения, то после разговора с Бравилом капитан окончательно убедился, что молодой торговец был точно такой же жертвой обстоятельств. Такой же, как и ученица жреца и травника Суо и её жених Тьёль, дочь управляющего Аола и служанка Энара, жрец и та вдова, с которой он жил в предместьях; такой же, как и несколько дюжин других жителей Формо, осуждённых или погибших. Всем им просто не посчастливилось оказаться не в том месте и не в то время.
Эйдону была понятна одержимость Бравила Кирис и его жгучая ненависть к одарённой. В конце концов именно на неё охотился рах, и Бравил должен был сначала найти, а затем без колебаний передать девушку своей «хозяйке».
Однако, вновь и вновь прокручивая в голове события минувших дней, капитан раз за разом возвращался к тревожащей мысли о том, с какой скоростью предусмотрительный и расторопный юноша с благородным воспитанием и безупречными манерами превратился в изливающегося злобой и презрением безумца, которого перестали узнавать не только старые знакомые, но даже и собственный отец. Для того, что полностью переменить характер, Бравилу хватило всего одного дня. А во что под влиянием раха превратится Кирис, допустим, через год? Через пять лет?
Угроза была совершенно реальна, и вельменно должны не только о ней узнать, но и увидеть собственными глазами. Встреча с мэтром Ранви была абсолютно необходима.
— Капитан? — Нильсем вопросительно приподнял бровь.
— Буду просить вельменно о снисхождении, — наконец, ответил Эйдон. — Не знаю, возможно ли вернуть юноше рассудок — быть может, никто не станет даже пытаться. Однако мне хочется верить, что в истории о подающем надежды торговце из Формо ещё возможен если не счастливый, то хотя бы не слишком трагичный финал.
С этими словами Эйдон поднялся на ноги, заглянул Бравилу в лицо. Встретившись с отсутствующим взглядом торговца, капитан пощёлкал пальцами перед его носом, и добавил, убедившись, что тот слушает:
— Советую как следует попрощаться с домом, ибо каким бы ни было решение вельменно, обратно ты уже не вернёшься.