Барбароссе захотелось взвыть, чтобы выпустить эту острую дробинку, ерзающую внутри нее. Ерзавшую с самого начала, на которую, однако, она не обращала внимания, не удосуживаясь снизойти до мелких жалоб тела.
Бригелла молча разглядывала ее. Пристально, как зритель в первом ряду разглядывает авансцену первой в этом сезоне пьесы, боясь упустить не то что реплику, но и малейшее движение персонажей, перемену декораций или жест. Только в этот раз все актеры — это я, отстраненно подумала Барбаросса, ощущая себя точно бы голой под этим взглядом.
— Мы часто используем те силы, в устройстве которых не до конца разбираемся, — произнесла вдруг Бригелла, не меняя позы, не сводя с нее глаз, будто бы даже оцепенев на своем месте напротив, — Это в нашей природе. Мы используем энергии Ада, чтоб обустроить собственный быт, хотя бессильны разобраться в том, как они устроены. Мы охотно порабощаем его мелких созданий, запирая их в телевоксах, аутовагенах и лампах, хотя они куда более сложны, чем мы сами. Мы словно жадные муравьи, отщипывающие своими крохотными челюстями кусочки от лошадиного трупа, совершенно не склонные размышлять о том, частью какого хитро устроенного механизма они являются. Так повелось испокон веков, Красотка. Использовали же наши предки огонь прежде чем поняли его суть посредством алхимических реакций, или воду, чтобы утолить жажду? Оффентурен ничего не изменил, по большому счету.
О чем она болтает? Барбаросса обнаружила, что потеряла нить разговора — крохотный комок, пульсирующий в груди, на миг заставил ее позабыть обо всем, существующем за пределами ее тела. Но Бригелла как будто и не ждала ответа.
— Я мало что знаю о Цинтанаккаре, том существе, что живет внутри тебя, — спокойно сообщила она, — Судя по всему, он устроен куда сложнее и хитрее своих собратьев. У него совсем другие охотничьи инстинкты и принципы. Но это ничуть не мешало мне использовать его в своих целях.
Надо ударить ее, подумала Барбаросса, не ощущая в сжатых кулаках привычной силы. Сейчас, пока она увлечена своей болтовней. Короткий шаг и, резко повернувшись, правой рукой в висок. Она обмякнет — тут же подхватить, крутануть вокруг оси, швырнуть на пол, усесться сверху на грудь. Вторым ударом сломать нос, чтобы льющаяся кровь мешала ей дышать, третьим и четвертым перебить ключицы, заставив руки безвольно обвиснуть. Пятый… Над пятым она еще подумает.
— Скольких ты отправила туда, рваная шлюха? — процедила она, чтобы не дать Бригелле заметить движение ее правой руки, поползшей в сторону потайного кармана, — Скольких после Панди?
Бригелла приложила палец к губам, будто пытаясь припомнить. Многие суки в ожидании драки становятся напряженными, скованными. Но не она. Эта вела себя непринужденно и спокойно, словно они с Барбароссой спокойно развалились на лавочке, чтобы пощебетать после занятий. Если это была актерская игра, то наивысшего сорта. Чего еще ожидать от «шутовки»…
— За последний год? Шестерых. Ты — седьмая. Знаешь, это оказалось чертовски удобно. Тот прелестный домик в глубинке Верхнего Миттельштадта стал моей маленькой личной гильотиной и я щедро кормила его, уж поверь.
— Этот демон, — Барбароссе пришлось сделать усилие, чтобы произнести вслух имя, — Цинтанаккар, он…
Бригелла легко кивнула.
— Он делал за меня всю работу. Быстро, аккуратно, а еще — очень чисто. Мне больше не было нужды марать руки. Каждый раз, когда мне надо свести счеты с очередной сукой, я просто отправляла ее туда. Рассказывала сказки про набитые золотом сундуки, дряхлого хозяина и возможность хорошенько набить карманы. И даже была настолько милой, чтобы сообщить имя запирающего дверь демона. Чертовски любезно с моей стороны, не так ли?
Пальцы Барбароссы, отправившиеся к потайному карману, чтобы извлечь «Скромницу», увязли в плотной шерстяной подкладке, всего на полдюйма не добравшись до металла. Ей надо еще немного времени. Меньше минуты. Пусть Бри болтает, мило хлопая ресницами, пусть поет, точно забывшийся дрозд на ветке. Сейчас наступит ее очередь сплевывать зубы на пол, пуская пузыри окровавленным перекошенным ртом…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Что с ними сталось?
— Ни одна из этих шестерых не вернулась, — Бригелла мягко очертила чубуком трубки полукруг в воздухе между ними, будто не замечая ее отчаянных попыток достать оружие, — Неудивительно. Демон, который прислуживает старикашке, смог сожрать саму Пандемию, легендарную воровку, а эти суки не годились ей в подметки. Как и ты, впрочем. Иногда я следила за их судьбой. Не потому, что намеревалась написать об их судьбе миннезанг, отнюдь, скорее из праздного интереса. Выскочив из домишки старикашки фон Лееба, они принимались метаться, точно кошки, к хвосту которых привязали кусок горящей пакли. Самые отчаянные пытались сопротивляться, самые никчемные — спрятаться. Но как ты убежишь от того, что заперто внутри тебя, верно? Цинтанаккар сожрал их всех до единой. Ему нравится вкус человеческого мяса, но еще больше ему нравится пожирать душу своей жертвы, уничтожая смелость, разум, достоинство, все прочее, превращая свою жертву в кусок воющего от ужаса мяса, покорного своей судьбе, покорно плетущегося на бойню. Семь часов могут пролететь как единый миг, когда пьешь вино или ласкаешь юную прелестницу в койке, но для демона с талантами Цинтанаккара это долгий срок.
Барбаросса ощутила прикосновение полированного металла к пальцам. Верная «Скромница» привычно ткнулась в ладонь, сдавила костяшки. Мягко, но крепко, как сдавливает рукопожатие лучшей подруги. Подбадривая и наделяя силой.
— Так они все…
Бригелла улыбнулась.
— Одна из них, обессилев от ужаса, вскрыла себе бритвой вены. Остальные шестеро покорно вернулись в дом на Репейниковой улице, под крыло к господину фон Леебу. Больше ни одну из них не видали в Броккенбурге. Знаешь, это даже досадно. Я щедро кормлю сеньора Цинтанаккара, хоть и незнакома с ним лично, но лишена возможности полюбоваться плодами его труда. Согласись, есть в этом нечто несправедливое! Но в этот раз… — улыбка Бригелла походила на беззвучно раскрывшуюся рану, из которой не вытекло ни капли крови, — В этот раз все будет иначе, Красотка. Мы с тобой…
Герцог Абигор, адский владыка, даруй мне всю силу, что может выдержать мое тело. Дай мне всю злость, скопленную тобой за тысячи лет. Сделай меня сокрушительной, точно выпущенная пуля. Отведай крови, которой я щедро поделюсь с тобой…
Два шрита расстояния — бой в упор для человека, вооруженного рапирой, но если хочешь дотянуться до противника вооруженном кастетом рукой, требуется сделать по меньшей мере пару небольших шагов. Барбаросса успела сделать один — быстрее, чем Бригелла спохватилась или сумела моргнуть. Успела ощутить, как сладко ноют растянувшиеся точно тетивы сухожилия, на миг ощутив себя античной катапультой, посылающей в цель снаряд. Успела отвести вбок руку, чтобы не вышибить из сустава плечо, посылая «Скромницу» снизу вверх, сокрушительным ударом, который должен был вмять маску Бригеллы прямо ей в лицо, с хрустом ломая кости за ним.
Не успела только понять, отчего та сидит на прежнем месте, бессмысленно улыбаясь, не делая попытки ни уклониться, ни перехватить ее удар, сжимая свою никчемную трубочку, которую так и не удосужилась раскурить. Так, точно эта никчемная деревяшка могла ее защитить.
А потом тонкая трубка в руках Бригеллы лопнула, сломавшись пополам — и прямо у нее перед лицом открылась дверь в Ад.
Из всех смертных, включая почтенные оберские роды, только фон Друденхаусы могли похвастать тем, будто заглянули в Ад через распахнутые двери — в страшный день Оффентурена. Никто не знал, что они там увидели, но в память об этом их потомки даже спустя триста с лишним лет выжигают себе правую глазницу.
Наверно, что-то подобное ощущает перед смертью человек, которым выстрелили из пушки, в тот миг, когда раскаленные пороховые газы вышвыривают его из ствола, превратив в фонтан вязкой жижи и ворох тлеющего тряпья.
Она ощутила удар в лицо чудовищной силы, удар, от которого оно раскололось пополам, как спелое яблоко, а может, это весь мир раскололся пополам с ужасающим грохотом, превратив ее в скомканную обожженную тряпку.