Читать интересную книгу Державный - Александр Сегень

— Разве ж я царь?.. — пробормотал Иван. — Царь — на небе.

— А ты царь на земле, — твёрдо сказал Иосиф. — Ибо несть ныне иного царя. Греческого агаряне свергли, ордынского мы давно уж прогнали и не признаем. Стало быть, ты — царь. Надобно тебе, Державный, венчаться по царскому чину.

Постельничий Иван Море тут не ко времени взмолился:

— Хотя бы тафейку бы на голову, государь! Непокрытое чело, застудишь мозги.

Иван грозно на него зыркнул, но тафью всё же взял, надел на голову.

— И шапку бы…

— Отвяжись ты, шлея!

Иван посмотрел на Нила, встретился с ответным, испытующим взглядом старца. Вот вам и ещё один повод для разногласий: Нил зовёт в скит, а Иосиф — на царство. А сейчас Ивану так было бодро и звонко во всём теле, что можно хоть куда — хоть в цари, хоть в верижные отшельники.

Погоди, можно ведь и не отвечать пока ни тому, ни другому.

— Осифе! Ниле! — сказал Державный. — Помиритесь!

— Мы и не враждовали, — сказал Иосиф. — Разве мы враги с тобой, Ниле-отшельниче?

— Во Христе братья, как можем врагами слыть? — отвечал старец.

— Обнимитесь же! — приказал Иван.

Иосиф и Нил обнялись и троекратно расцеловались.

— Ну и власяница же у тебя! — покряхтел Иосиф.

— Мне уже не годится, — отвечал Нил. — О новой мечтаю.

— Признаете, что нет меж вами разногласий? — продолжал мирить светочей Православия государь.

— Признаю, ежели Иосиф пообещает не жечь больше, а слушать советов кирилловских старцев, — молвил Нил Сорский.

— Пообещаю, — сказал в свою очередь Иосиф Волоцкий, — ежели Нил признает, что не напрасно мы сожгли головку змеи-ереси.

— Что ж… — Нил нахмурился, затем усмехнулся: — Когда Державный в Ердань окунулся, слышал я собственными ушами, как в теле его, погасая, зашипели огни костров. Отшипели и потухли. Признаю, Осифе, что была на то Божья воля — пожечь жидовствующих. Обещай теперь ты!

— Согласен терпеть новых еретиков и не жечь, а томить в темницах, доколе не раскаются или не сдохнут, — хмуро произнёс Иосиф.

— Исполать вам, старцы мои! — радостно воскликнул Иван, совершивший чудесное примирение.

— Ты спрашивал о Геннадии, Державный, — сказал Иосиф. — Он при смерти. Умирает.

— Да ведь и я ещё вчера умирал! — воскликнул государь Иван Третий. — Хочу его видеть.

— Захочет ли он? — сомнительно покачал головой Волоцкий игумен.

Глава одиннадцатая

ГЛАВНАЯ МОСКОВСКАЯ НЕВЕСТУШКА

Великокняжеский казначей грек Юрий Дмитриевич Траханиот, стоя неподалёку от Сабуровых, то и дело поглядывал на Солошу, недобро косился на неё. И Солоша, Соломония Юрьевна, видела его косые взоры и внутренне ликовала. Дочь Траханиота тоже была дивной красавицей, и ещё не так давно, до знаменитых смотрин, Юрий Дмитриевич мечтал породниться с великим князем Василием и был почти полностью уверен, что Василий выберет себе в жёны казначеичну. Траханиоты приехали на Москву вместе с покойной деспиной Софьей Фоминичной, занимали при великокняжеском дворе высокие должности. Юрий Дмитриевич женился на москвичке, и дети у него от греко-русского брака выходили редкостной красоты. И не глупые. Во всём подходящие для дальнейшего счастливого процветания семейства.

Ан нет! Не вышло. Василий возьми да и выбери себе в невесты её — Соломонию, привезённую на смотрины из Переславля.

Сабуровы вели свой род от татарского мурзы Чета, перешедшего на службу к Ивану Калите и принявшего Православие. Нынешнему семейному прозванию дал основу известный своей храбростью боярин Фёдор. Он, сказывают, любил поговорку о себе: «Меня увидишь — сабура не потребуется», — имея в виду слабительные свойства сгущённого сабурового сока. В славной Куликовской битве Фёдор Сабур предостаточно проявил свою доблесть, и якобы сам Дмитрий Донской при виде какого-то обгадившегося фрязина-генуэзца, из тех, что шли на Русь на стороне Мамая, со смехом промолвил: «Вона как наш Сабур действует». От того Фёдора Сабура и пошли Сабуровы.

Правда, батюшка Юрий Константинович как-то раз сообщил Солоше, что прозвище их предка ничего общего с растением не имеет и на самом деле Сабур являлось попросту вторым, татарским именем знаменитого храбреца Фёдора, означающим «терпеливый». «Вот так, Солошка, — сказал тогда отец, — оттого-то все мы, Сабуровы, такие терпеливые и выносливые».

При великом князе Василии Васильевиче, коего после смерти стали называть Тёмным, Сабуровы имели несчастье занять сторону Шемяки и при государе Иване Васильевиче ещё долгое время оставались опальными. Потом снова вернули себе доверие Москвы. Но когда Соломония была выбрана в невесты Василию Ивановичу, кое-кто принялся напоминать Державному о старых сабуровских прегрешениях. Но государь великодушен. Он сказал: «Славный их предок Фёдор Сабур вымолил с того света для них мою милость».

И вот теперь, уже в качестве будущей жены великого князя, Солоша стояла на льду Москвы-реки в окружении своей родни и смотрела, как знатные московские люди купаются в богоявленской проруби. Жених её Василий, крепкий, туго сбитый, одним из первых испробовал крещенскую купель, прыгнув в неё вкупе с отцом своим и отшельником Нилом. Стоя от Ердани шагах в двадцати, Соломония Юрьевна с восторгом наблюдала, как весело и бойко Василий вылезает на лёд. И на Рождество он, подвыпив, в прорубь проваливался, и ничего, только здоровее делается. Хочется поскорее за него замуж. Бог с ним, с Костей Добрынским! Хоть и хорош Костя, и мечталось по неразумной юности лет за него пойти, а остался он навсегда переславским воспоминаньишком. Добрынским-то не скоро забудется на Москве их собачья преданность Шемяке.

Соломония Юрьевна родилась и до семи лет росла в родовом селе Сабурове неподалёку от Коломны. Потом пришлось переехать в Переславль. Там она и расцвела в своей невиданной красе. Матушка всё вздыхала: «С такой красотой ненаглядной великой княгинею быть бы!» И стал тесноват Переславль для Солошки, грезилась Москва. И вот — чудо! Сбылись грёзы. Она на Москве, и она — невеста государственная! На ней серебряная коруна, осыпанная жемчугом, подаренная женихом; на ней златые серьги с яхонтами и лапами, подаренные будущим свёкром; на ней шубка соболья с меховым куколем, обшитая сизым бархатом и венедицкой камкою; на ней сапожки юфтевые лазоревые… И вся она — загляденье, и все вокруг только на неё и любуются. И всем она нравится, кроме великокняжеского казначея и прочих отцов, чьи дочери не одержали верх на смотринах.

А сейчас ещё и дополнительные смотрины будут, когда жёнам и девам придёт очередь в Ердани окунаться. Когда из проруби вылезем и всё тело сквозь намокшее нижнее платно просветится, тогда и посмотрим, какова казначеична Траханиотова, лучше ль Солохи.

Вчера, в крещенский Сочельник, хоть и запрещено гадать, а Соломония со своей подружкой Стефанидой всё же тайком погадала. И по всему получалось, что быть Солошке женою Василия. Не дай Бог, сам Василий узнает про гадание. Он нынче вельми строг, вместе с митрополитом и игуменом Иосифом Волоцким ересь на Руси выжигает. Если кого заподозрит в ворожбе, может и в жидовстве заподозрить. Можно, конечно, всё на Стешку свалить, но жаль её будет.

На Москве весело, но на Москве и страшно, опасно, боязно. Елена Волошанка тоже, поди, себя не помнила от радости, что за сына государя Московского замуж выходит, а чем всё кончилось? Муж в гробу, в соборе Архангельском, а она с сыном хоть и во дворце, да под приставным надзором, в неволе. Вася говорит, что её и вовсе надобно в железы заковать. И Дмитрия.

Василий очень строгий. Строже своего отца. Говорят, старый князь Иван сильно обеих своих жён любил, а когда умерла Софья Фоминична, его удар хватил, вот какая любовь. Хорошо бы и Василий такой же был в мужьях. Но говорят, что он совсем не такой. Жаль.

А вот и Вася! Уже одетый в кафтан, ферязь и охабень нараспашку, на голове лёгкая горностаевая шапочка, на ногах — красные сапоги. Весёлый. Все ему низко кланяются.

— С праздником, Солошенька! Здорова ли? В Ердань прыгнешь?

— Прыгну, — ответила Солоша.

— Прыгнет, прыгнет, — подтвердил батюшка Юрий Константинович. — И зачаткам, и разрешению, всему ерданское купание полезно.

— А вы-то всё? — обвёл великий князь взглядом всех Сабуровых мужеского пола.

— Идём, идём! — бодрясь, загоготал отец и первым направился к Ердани, остальные за ним. А брат Иван уже мокрый от Ердани возвращался, не утерпел, прежде отца искупался.

— С новокрещеньем, государь! — крикнул он Василию, подбегая к слугам, держащим наготове шерстяные ширинки.

— Нравится ли тебе Ердань наша, московская, Соломония Юрьевна? — спросил Василий.

— Зело хороша, Василий Иванович, — ответила Солоха. — Не можно налюбоваться.