Читать интересную книгу Державный - Александр Сегень

— Я снега принёс, — сказал дьяк Андрей Фёдорович, подходя ближе к постели Ивана с ведёрком, полным снега. — Морозец-то всё крепчает, истинный крещенский плясун — стариков молодит, а молодых в пляс просит. Снежок пушистый, лёгкий и, глянь, до сих пор не тает. Умоешься?

— Умммо… — продолжая садиться в постели, криво улыбнулся великий князь Московский и всея Руси, — …юсь.

— Елицы во Христа креститеся, — запел старый дьяк, ставя на колени Ивана серебряное ведёрко, — во Христа-а-а облекостеся…

Зачерпнув правой ладонью полную пригоршню свежего крещенского снежка, Иван Васильевич жадно растёр холодное чистое чудо по лицу, сразу сделалось свежо, хорошо, и где-то глубоко в сердце снова живительно звякнул колоколец детства.

Вторую крещенскую ночь он встречал так вот — в постели и больной, а до этого всю свою жизнь, до самого того года, когда умерла деспина Софья и Ивана хватил удар, он совсем не так праздновал Святое Богоявленье Господне. Обычно после Всенощной, в такие же часы ночи, как теперь, великий князь выходил вместе со своим народом из храма, поздравлял всех с праздником и, нагнувшись, первым брал снежный ком и умывался им, подавая пример всем остальным. Затем, омытый святым крещенским снегом, запрокидывал голову и, воззрясь на ночное небо, которое в крещенскую полночь открывается для людских желаний, произносил молитву с просьбою: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, нас ради ныне плотию крещающийся от Иоанна в водах Иорданских, помилуй мя, грешнаго, и исполни просьбу мою…» Далее следовало изложение желания, и желание это должно было быть одно-единственное, самое главное на грядущий год до следующего Крещенья. И почти всегда Господь исполнял просьбы Ивана, произнесённые отверстому богоявленскому небосводу. В позапрошлом году он просил, чтобы дал Христос отвоевать у Литвы побольше русских земель, и область Северская возвращена была государству Русскому. Только вот Софья умерла… А в прошлом году что заказывал? От недуга вылечиться. Не дал Господь. Должно быть, потому, что, как сейчас, не под самим небом молился, а из Постельной избы Кремлёвского дворца.

После снежного умывания и разговора с распахнутыми небесами Иван раньше обычно любил немного разговеться, слегка выпить и — в баньку, чтобы из крутой парилочки выскакивать и нырять в пушистый крещенский снег. Под утро — поспать, потом — на литургию да на крестный ход к Ердани, устраиваемой на льду Москвы-реки, и в той Ердани непременно искупаться. А уж потом — с чистой совестью, ясной душой и горячим телом — хорошенько попировать!

Сможет ли он так когда-нибудь? Или хворь доконает его?

— Не хочешь ли, Державный, к небу выйти? — спросил вдруг Андрей Фёдорович, будто читая государевы мысли. Иван с благодарностью во взгляде весело закивал головой:

— Хочч… чу!

Тотчас по знаку Андрея Фёдоровича слуги распахнули двери, и в Постельную избу стали входить люди. Они низко кланялись, подавали одежду, помогали одеться. Взбодрившись от снежного умывания, теперь Иван Васильевич снова почувствовал слабость, лица вокруг него мелькали, вызывая некоторое головокружение, — сыновья Семён и Юрий, зять Василий, дочь Феодосия, бояре Кошкины, главный воевода Щеня-Патрикеев, ещё один сын — Дмитрий, а где же старший?

— Василий на Красном крыльце с народом беседует, — сказал кто-то.

— Хоро… шо… — кивнул Державный. Его уже взяли крепко под руки, повели, а точнее — почти понесли. Стало мутить. Усмехнулся мысленно: «Нет, не будет тебе нынче баньки с кувырканьем в снегу!»

Иосиф Волоцкий припал к руке Ивана:

— С праздником, Державный! Здравия тебе!

Искренне ли желает? Куда как лучше с Василием вместе еретиков жечь новых да новых! Так и не удалось в последний раз с Волком поговорить, попытаться спасти его душу, а там, быть может, и от огненной казни избавить. На Стефанов день Иван почти не выходил из беспамятства, а когда вышел, было поздно — Курицын, Максимов и Коноплев были сожжены. Мало того — Василий уже отправил людей в Новгород с повелением и там учинить огненную казнь еретикам: Юрьевскому архимандриту Кассиану, его брату Ивану Самочерному, Некрасу Рукавову, Дмитрию Пустоселову и Гридке Квашне. Добился Иосиф Волоцкий исполнения своих требований, запылали на Руси костры, жгущие людей. То-то радость и Геннадию, чудовскому затворнику!

На Красном крыльце, охваченный крещенским морозцем, Иван Васильевич почувствовал прилив бодрости, встрепенулся. И впрямь хорош мороз нынче — плясун! Ас Рождества ростепель стояла. Должно быть, от этой ростепели и хуже было Ивану.

Сын Василий с удивлённым лицом встречал отца. Поклонился, облобызал руку, затем поздравил с праздником. Улыбнувшись ему, Державный посмотрел на небо, полное звёзд. По примете, ягод много будет. Ещё на что-то урожай сулят крещенские звёзды. На горох, что ли?

Какое желание загадать? О чём попросить Господа? Снова о скорейшем избавлении от чёрного недуга?

Иван поднял десницу, осенил себя крестом:

— Госсп… Иисусе Христе…

Целиком всю молитву не осилить. Он тяжко вздохнул, ещё раз медленно перекрестился и из всего сердца, молча, взмолился: «Сыне Божий! Дай сыну моему Василию сделаться добрым государем, укрепить державу мою и расширить её столько же, сколько и я расширил, и пусть многомилостив будет он к народу русскому!»

Он и сам не ожидал, что именно это станет его главным богоявленским желанием. И испугался, ибо в этой просьбе к Господу таилось расставание с миром; не просто просьба, а — завещание сыну.

На сей краткий мысленный разговор с небесами ушло столько сил, что Иван Васильевич зашатался, придерживаемый со всех сторон, потянул, показывая, что хочет вернуться во дворец. Его мигом поняли, повели обратно. Вдруг государь не поверил глазам своим — Нил! Сорский отшельник! Откуда он тут?

Остановился, уставился на старца.

— Державному государю Ивану Васильевичу многая лета и поздравление с праздничком! — сказал Нил.

— Нил? — всё ещё не веря своим очам, спросил Державный.

— Аз есмь, — улыбнулся едва заметной улыбкой отшельник.

— Ты здесь? — продолжал удивляться Иван, сам не замечая того, как при виде Нила он гораздо легче стал произносить слова.

— На рассвете мы со спутником моим Дионисием и тремя монахами троицкими вытекли из Сергиевой обители, — объяснял Нил Сорский своё присутствие. — А свою обитель аз покинул в тот самый день, как ты еретиков пожёг. Шёл спасать их… Знал бы, не притёк к тебе.

— По воле народа и Бога, — сказал Державный.

— Оно, конечно, — вздохнул Нил сокрушённо, — без Божьего попущения ничего не случается.

— По Божьему попущению, моим и сына моего повелением, — произнёс Иван Васильевич и тут только с ужасом обнаружил в себе воскресший дар речи.

— Державный, ты молвишь! — воскликнул зять Холмский.

— Да… — растерянно пробормотал Иван, боясь снова начать речь — что, если дальше опять мычать начнёт?

— Может быть, разговеешься с нами и в баню пойдёшь? — весело спросил сын Дмитрий.

— Что ж… — пожал одним плечом Иван Васильевич. — А вы и в баню пойдёте?

— А как же! По твоему обычаю, — улыбался Дмитрий. Тут Иван грешным делом подумал в очередной раз, что именно он, Дмитрий, был бы лучшим его наследником. Однако Богу видней!..

— Зело добро, — вздохнул государь. — Ступайте, а я хочу с Нилом сейчас разговеться.

Заметив ревнивую горечь в выражении лица Иосифа Волоцкого, Державный сказал ему:

— А ты, Осифе, будь при сыне моём Василии. Следуй, Ниле, за мною, — позвал он Сорского авву.

Государь и отшельник разместились там же, где недавно Иван Васильевич умывался снегом, — в Постельной избе великокняжеского дворца. Им подали лёгкую трапезу — по кружке горячего винного сбитня, сырники со сметаной и блинки с мёдом и вареньем. Глядя на Нила, Иван удивлялся тому, как мало тот изменился с того славного дня в Пафнутьевой обители, когда Нил приехал с Афона, а русское оружие и воинская доблесть и хитрость торжествовали изгнание Ахмата. Точнее — мало постарел, а изменился-то много. Иссох ещё больше, в глазах умножилось небесной глубины и света, и само присутствие старца наполняло окружающий мир живительной и целительной силой. Всё это и тогда, четверть века назад, в нём ощущалось, но не в такой мере.

Сбитень и приятное воспоминание об одном из наилучших дней в жизни наполнили всё существо Ивана искрящимся теплом. А ведь в крещенскую ночь накануне того лета, когда произошло нашествие Ахмата, государь загадывал навсегда избавиться от власти и ордынского царя. И — сбылось! А вот когда просил у Бога исцеления больному сыну, не сбылось, умер Иван Иваныч, залеченный до смерти лекарем Леоном. Должно быть, потому, что, прося о здравии сыну, глубоко в душе государь думал о русских землях, находящихся под властью Литвы.