Читать интересную книгу Последние хозяева Кремля - Гарри Табачник

Его поездка не устранила неустранимое. Максима Бернарда Броди, высказанная в 40-х годах и гласящая, что „война немыслима, но не невозможна, и потому мы должны думать о ней”, по-прежнему остается и будет оставаться в силе, пока существует Советский Союз.

СТАРОЕ ВИНО В НОВЫХ МЕХАХ

Неожиданное исчезновение генсеков из Кремля в 80-е годы стало уже традицией. Они не переодеваются в халаты дервишей, чтобы, подобно Гарун-аль-Рашиду, неузнанными побродить по базару и послушать, о чем говорит народ. Недаром в сказках Шехерезады правление Гаруна аль-Рашида называется „золотым веком”. Про тот „золотой век”, который длится в Советском Союзе не „1000 и одну ночь”, а уже восьмой десяток лет, говорят, что жить в нем — все равно что в сказке: чем дальше, тем страшнее. Поэтому, в отличие от халифа VIII века, генсеки XX века по рынкам ходить не решаются. Они боятся быть узнанными и боятся услышать, о чем говорит народ. А ставить его в известность о том, куда делся правитель, и вовсе считается необязательным. Чем меньше о власти известно, тем она загадочнее, непредсказуемей. Она становится таинственной, как фокусы факира. И от нее, как и от них, не знаешь чего ожидать. Она, приобретает грозный, мистический облик. Осенью 1987 года, следуя традиции своих предшественников, Горбачев тоже исчез.

Позднее, описывая Брежнева, советский автор Бестужев-Лада заметит, что он был „типичным секретарем обкома того времени — не лучше и не хуже двух-трех сотен своих коллег, практически управлявших страной”. А что выделяло Горбачева, какими выдающимися качествами обладал он, каков его интеллектуальный уровень, что знали обо всем этом советские граждане? Похоже, что ответ на эти вопросы генсек хотел дать своей книгой о перестройке и новом мышлении — и не только для своей страны, но и для всего мира. Но у того, у кого хватило терпения дочитать до конца вышедшую незадолого до прибытия генсека в Америку его книгу, образ выдающегося мыслителя она не создавала. Скорее, наоборот.

Возникало впечатление, что проведенные Горбачевым осенью 87-го года несколько недель в Крыму, когда гадали, куда он исчез, а он, как выяснилось, писал свою книгу, могли быть использованы лучше. Автор книги представал „типичным секретарем обкома” весьма среднего уровня, так и не сумевшим выпрыгнуть из рамок привычных схем, не знающим или намеренно искажающим историю, излагающим свои мысли убогим языком, с сильным влиянием улицы.

О чем же хотел сказать своей широко разрекламированной книгой прибывший в Америку первый советский руководитель, выросший и сформировавшийся при советской власти? Никаких открытий, никаких новых идей для западного читателя в ней нет. Преподносимые в ней „новые” идеи новы лишь для советских руководителей. Для западной публики их новизна в том, что в Кремле теперь стали повторять давно известное на Западе. Так, выдаваемый за откровение призыв к осознанию „всеобщей взаимозависимости” был высказан А. Эйнштейном почти четыре десятилетия назад, когда он писал о том, что „чувство ответственности человека не останавливается на границе его страны”. В Советском Союзе, где как раз в то время кибернетика называлась „реакционной лженаукой, возникшей в США”, а учение о наследственности, разработанное Менделем, объявлялось „ложным, метафизическим”, понять мысль отца теории относительности не могли. Этот разрыв лучше, чем что бы то ни было, характеризует степень отсталости советского мышления. Понадобились десятилетия, прежде чем объявленные ложными науки были признаны в Советском Союзе и был принят и признан старый призыв Эйнштейна.

Великий физик сделал свое заявление искренне, искренность же Горбачева вызывает сомнения. Особенно, когда после уверений в том, что можно было достичь важных американо-советских соглашений еще в начале 80-х годов, он восклицает: „Сколько потеряно времени, средств на гонку вооружений и человеческих жизней!”

Ведь не мог же он внезапно забыть, что именно на пороге этого десятилетия советские войска вторглись в Афганистан, травили там людей газами, жгли огнеметами деревни, подкидывали замаскированные под детские игрушки мины, калечившие детей, что именно там „терялись человеческие жизни”, в том числе и жизни молодых советских солдат, что там тратились средства, которые необходимы были скатившейся на грань катастрофы стране. Что это — потеря памяти или ложь? Ведь не мог он не знать то, о чем его советник Дашичев вскоре скажет во всеуслышание: Брежневым были допущены ошибки и во внешней политике.

Да и не требовалось большого ума, чтобы понять, что руководитель, сломя голову ринувшийся в гонку вооружений и добившийся военного паритета, истощив экономические ресурсы и приведя страну на грань катастрофы, одержал пиррову победу. Это была победа милитаризма над всей остальной экономикой страны. Но, обвиняя Америку в том, что на ее политику оказывает влияние так называемый военно-промышленный комплекс, признать, что именно это произошло в Советском Союзе, Горбачев не может.

Или такое „открытие”: „Научно-техническая революция, информатика сблизили сейчас людей. Можно использовать эти процессы, чтобы взаимопонимание росло”. Верно, но ведь в стране Горбачева до сих пор нельзя владеть такими средствами информатики, как копировальные машины, и по-прежнему вопрос о том, с кем налаживать „взаимопонимание”, как выехать за рубеж, чтобы „взаимопонимание росло”, определяется государством. Горбачев пишет, что он „выводил Д. Шульца на мысль: давайте попытаемся жить в реальном мире, давайте учитывать интересы обеих стран”, но, ничего не говорит о том, сколько понадобилось времени, чтобы советские правители осознали тот факт, что они живут в „реальном мире”.

Хотя еще в 1953 году, после испытания советской водородной бомбы, Маленков признал, что атомная война будет бедствием для всех, Хрущев с этим не согласился. Не соглашались и его наследники.

Лишь американская программа космической обороны ставит их перед фактом их экономической отсталости, невозможности выдержать соревнование в новой гонке вооружений в космосе. Твердость не отступившего от своего „нулевого варианта” в Рейкьявике Рейгана еще раз убеждала, что реальность придется признать.

Вот именно это, а не добрая воля Кремля, „который, как писал У. Крэнкшоу, — является пленником собственной лжи”, привело Горбачева к осознанию реальности.

И, наконец, о каком понимании реальности свидетельствует такое заявление: „Поставлена задача в скором времени выйти с зерном на мировой рынок”? Это пишет человек, долгие годы руководивший советским сельским хозяйством! И если он не знает, что Советский Союз занимает предпоследнее место по урожайности всех культур даже среди соцстран, обогнав только Монголию, что колхозы и совхозы дают зерна в лучшем случае в три раза меньше, чем та страна, за которой следует Советский Союз, если, зная все это, он может выступать с такими маниловскими обещаниями, то как можно доверять правильности его суждений о реальном положении дел в мире, о развитии мировой ситуации? Он прав, когда призывает отказаться от „пещерного мышления”, но прежде всего надо отказаться от него или, используя его выражение, „пустить побоку”, тем, кто заседает в Кремле, отказаться от преследования людей только потому, что они понимают демократизацию иначе, чем им предписано ее понимать, как это произошло с армянским борцом за справедливое решение вопроса о Нагорном Карабахе П. Айрикяном, высланным в Эфиопию. Да, пора отказаться от „пещерного мышления” и вместо разговоров о „новом мышлении” вернуться хотя бы к древней мудрости Сократа, сказавшего, что несправедливость приносит больше вреда ее причинившему, чем его жертве.

Кстати о „пещерном мышлении”... „Среди рисунков, обнаруженных на стенах пещеры близ французского городка Вьенн, есть один, изображающий человека с дубиной. Нарисован он более двадцати тысяч лет назад. Едва выйдя из животного состояния, человек схватил дубину, и с тех пор не выпускает ее. Она стала для него символом силы. Человек с дубиной — это звучит гордо! Такой человек чувствует себя выше других, на остальных смотрит сверху вниз, а те, кто внизу, кто по какой-то причине не заполучил дубины, кто не способен овладеть дубинной техникой, которая, как известно, без овладевших ею» мертва, — те взирают на дубину не только со страхом: для многих она и объект поклонения.

Это пещерная психология. Но она — не редкость среди столько лет проведших в пещере, имя которой — Советский Союз. Поэтому так трудно, а порой и невозможно выбравшимся оттуда на свет Божий понять, как и чем живут люди, давным-давно позабывшие о каменном веке.

Культ человека пещеры — грубая сила. Или тебя дубиной, или ты. Человек, живущий в пещере, не понимает, как можно иначе. Иначе он не умеет”.

Это было написано мной в январе 1983 года, когда до разговоров о перестройке в СССР было так же далеко, как от пещерного века до нас.