Ты имел в виду, что проще было бы, как обычно, уступить ей, поскольку в конце концов она все равно настоит на своем. Вот что ты имел в виду, когда сказал, что она на это не согласится.
Да, это была правда. Он действительно имел в виду это.
– Ничего такого я не имел в виду, – отперся Салли.
– Вчера была последняя капля. – Касс взяла с сушилки ножи, указала ими на Салли. – С меня хватит. Надо отдать ее в соответствующее заведение. Пусть измывается над теми, кому за это платят. – Касс швырнула ножи в пластмассовый лоток за стойкой.
– Окей, – кивнул Салли. – Хорошо.
Теперь Касс злилась на него – видимо, подумала, что Салли усомнился в правильности ее решения или силе ее воли. Порой ему казалось, будто он обладает особым даром перенаправлять на себя злость практически любой женщины. Все они тут же забывали об изначальном объекте своего раздражения. Всякий раз, когда Рут злилась на Зака, Вера – на Ральфа, Тоби Робак (и прочие женщины Карла) – на Карла, все они охотно срывали злость на Салли, если он подворачивался под руку, точно Салли в концентрированной форме воплощал некую мужскую суть, каковую они считали причиной недовольства своими мужчинами. И Салли попытался отвлечь Касс, пока та не разошлась вовсю.
– Не хочешь впустить Руба? – спросил он.
Руб уже мелко приплясывал за дверью.
– Каждое утро он приходит все раньше, – проворчала Касс. – Если я впущу его, остальные подумают, что мы открылись.
– Он поднимет тебе настроение, – пообещал Салли.
– Как?
– Не знаю, – признал Салли. – Но так всегда и бывает.
– Тебе просто нравится его мучить.
– Помаши ему, – предложил Салли.
Они помахали Рубу. Он нахмурился и не ответил.
– Ладно, я больше не могу на это смотреть, – сказала Касс, пряча улыбку. – Открой ему.
– Вот видишь, – отозвался Салли и двинулся к двери.
– Погоди, – остановила его Касс.
– Что?
– Мне понадобится помощь на следующей неделе. И мне больше некого попросить.
– Окей.
– Не обещай, если не сдержишь слово.
– Я найду время.
– Я надеюсь управиться за одно утро. Хочу посмотреть два места. Одно в Шуйлере, другое в Олбани.
– Окей.
– Хватит повторять “окей”.
– Окей.
– Впусти уже его.
Салли повиновался.
– Вы обсуждали меня, – сказал Руб, когда Салли закрыл за ним дверь и снова запер ее на замок. – Я же вижу.
– Возьми с него деньги, – громко произнесла Хэтти у локтя Руба.
Руб, боявшийся всех старух, шарахнулся в сторону и взглянул на Хэтти, пытаясь понять, не на него ли она намекала. За все эти годы, что он приходил сюда, она ни разу с ним не заговорила и вообще его не замечала, а теперь, похоже, не просто заговорила, но, что куда хуже, потребовала денег, которых у него нет. И Руб прошептал, не отрывая взгляда от старухи:
– Не могли бы вы одолжить мне доллар?
* * *
Питер – заспанный, но в рабочей одежде – вышел из комнаты, в которой они с Уиллом жили у Веры, и увидел, что Ральф стоит под дверью жениной спальни и прислушивается. В смутные времена их общая спальня превращалась в ее спальню, и Ральф знал, что без разрешения ему туда нельзя. Двое мужчин стояли в узком коридоре между комнатами, прислушиваясь к звукам по ту сторону двери. Но единственные звуки в доме доносились снизу, из кухни, где Уилл скреб ложкой по дну тарелки с хлопьями. Питер развернулся, пошел вниз, Ральф последовал за ним.
– Ты готов, парень? – спросил Питер.
Уилл был готов. Он уже доел и теперь проводил с немногими оставшимися в тарелке хлопьями научный эксперимент. Сперва они плавали на поверхности молока. Можно было прижать их ко дну тарелки, но если убрать ложку, они тотчас всплывали. Можно разломить один из хлопьев пополам, и половинки останутся плавать на поверхности. Потом каждую из них разломить надвое, и эти четыре части все равно не утонут. А вот если хлопья раскрошить, то крошки плавать не будут, а лягут коричневым месивом на дно тарелки. Уилл не пришел ни к какому выводу, что означает этот феномен, но тем не менее эксперимент его захватил. Приятно подумать в тишине и покое. Еще недавно, стоило ему задуматься о таких сложных вещах, как на него набрасывался Шлёпа (он чувствовал, когда другие погружены в размышления). Уилл потер нежную кожу на внутренней стороне правой руки, между локтем и подмышкой. Синяки бледнели. Он исцеляется. Уилл улыбнулся отцу и деду.
– Будь добр, отнеси тарелку в раковину и помой, – сказал отец. – Помоги бабушке, хорошо?
Уилл послушался.
– Бабушка заболела?
Уилл знал, что бабушка чем-то сильно расстроена, и надеялся, что вскоре ему объяснят, чем именно. Это как-то связано с телефоном и с тем, что кто-то названивает папе, но разговаривает с бабушкой Верой. И еще это как-то связано с тем, что они теперь не живут вместе с мамой, Шлёпой и Энди. И с тем, что вчера вечером папа сказал бабушке Вере: возможно, после Рождества он не вернется в университет. Возможно, они останутся здесь и он будет работать с дедушкой Салли. Бабушка Вера рвала и метала. И до сих пор злится. На папу, на дедушку Салли, на дедушку Ральфа (за то, что не поддержал ее). Злится на маму за то, что та уехала. Не злилась она разве что на Уилла, и он этому радовался, вот только бабушка постоянно спрашивала у папы: “Что будет с этим ребенком? Что будет с вашей семьей?” Эти слова навели Уилла на мысль, что, быть может, бабушка знает о какой-то неизвестной ему опасности.
Уилл поставил тарелку на сушилку, и Питер предложил отчиму:
– Поехали с нами в закусочную, хоть кофе выпьешь.
– Лучше не стоит, – ответил Ральф.
Питер покачал головой:
– На твоем месте я бы какое-то время не показывался ей на глаза. Не то подвернешься под руку, и мало тебе не покажется.
Ральф пожал плечами, проводил Питера с Уиллом в гараж, они надели теплые куртки и перчатки.
– Я уже привык, – ответил Ральф, предусмотрительно понизив голос.
Сказать это громко он не рискнул не только из предусмотрительности. Но и из чувства вины. Признавшись, что уже привык, Ральф словно признал и правоту Питера, согласился, что они оба видят Веру в нелестном свете, а это неправда. Ральф не посмел бы заявить, что его жена зря расстраивается. Он бы тоже расстроился, если бы происходящее его как-то касалось, но оно его вообще никак не касалось. Ральф считал, что время от времени все попадают в неловкое положение. И Питер попал в неловкое положение, только и всего. А поскольку у Ральфа в неловких положениях