вижу, как один из казаков прикладывается из ружья и стреляет – полицейский офицер падает мертвым. Это служит сигналом – полицейские обезоружены толпой и разбегаются.
Я помню на всех улицах огромные толпы народа, помню цепь полицейских, лежащих поперек Невского и обстреливающих проспект во всю его длину, помню треск винтовочных залпов и стрекотание пулеметов, звон разбитых стекол, и, наконец, я помню девушку, сестру милосердия с повязкой Красного Креста на груди, которой полицейская пуля перешибла ногу… Но я помню также и казаков, которые с поднятыми вверх ружьями разъезжают в толпе и кричат, что они не будут стрелять в народ, что они сами стоят за народ… И уличная толпа бурно их приветствует криками «Ура! Да здравствуют казаки!», во многих местах раздается пение «Марсельезы»…
Я побежал к Таврическому дворцу, где помещалась Государственная дума и где сейчас собрались все руководители революционного движения.
Первый, кого я увидал в здании Государственной думы, был Керенский. С ликующим видом он сообщил мне, что только что по его распоряжению арестован председатель Государственного совета Щегловитов и заперт в одной из комнат Таврического дворца, что некоторые члены Государственной думы (из партии кадетов) протестовали против этого ареста, но он настоял на нем. Это был первый арест представителя старого режима, первое проявление власти революции.
Трудно описать, что представляло из себя в эти дни здание Государственной думы, – в нем поистине билось тогда сердце русской революции. Здесь создались первые революционные организации, здесь сформировалось и первое революционное правительство. Отряды солдат и матросов, перешедших на сторону народа, то и дело подходили к зданию, черными массами окружая его со всех сторон. В самом помещении кипела бурная жизнь, которой, наверное, никогда за все свое существование не видали старые стены дворца, выстроенного еще при Екатерине Великой. Здесь сновала толпа, гремели ружьями солдаты, в отдельных комнатах шли беспрерывные заседания революционных организаций и Временного правительства. На полу свалены груды ружей и ящики с патронами, масса пулеметов с лентами и даже груда динамитных шашек и ручных гранат, на которые никто не обращает внимания. Иногда через толпу проводят под стражей арестованных. Ими занят во дворце уже отдельный павильон.
Душою движения в эти дни был Керенский – это необходимо признать, не боясь впасть в преувеличение. Все обращались к нему за распоряжениями; все искали его – и он появлялся всюду, забыв о еде и сне.
Через несколько дней сомнений ни у кого не было – революция победила. Царь подписал отречение, все министры царского правительства были арестованы, порядок в городе был установлен, Временное правительство приступило к своим работам. Керенский был в это время министром юстиции нового правительства и предложил мне и члену Государственной думы Волкову перевезти всех арестованных министров из здания Государственной думы в Петропавловскую крепость. Я с удовольствием взялся выполнить это дело – мне интересно было в новой уже роли побывать в той самой крепости, где я полгода просидел заключенным.
Автомобили были приготовлены только поздно вечером, и перевод арестованных состоялся глубокой ночью. В пяти автомобилях мы везли 12 министров. На мою долю пришлись бывший министр внутренних дел Макаров и бывший министр юстиции Хвостов. Макаров был именно тем министром, при котором несколько лет тому назад я сидел в Петропавловской крепости и по распоряжению которого я был сослан в Сибирь – теперь мы поменялись ролями, и я не мог не вспомнить об этом в эту минуту. В автомобиле нас было четверо – двое арестованных министров, солдат с наведенным на них револьвером и я. Министры сидели неподвижно, как бы раздавленные всем происшедшим. На улицах шумела толпа, несмотря на поздний час, и рожок нашего автомобиля гудел непрерывно. Занавески на наших окнах были спущены, и толпа охотно расступалась, когда шофер кричал ей, что автомобили следуют «по распоряжению Временного революционного правительства». Мы переехали через Неву, проехали одни ворота, вторые, третьи… Здесь уже не слышно шума толпы, всюду лежит мягкий и глубокий снег, раздается так хорошо мне знакомый бой крепостных часов… Целый рой воспоминаний поднялся передо мной – неужели все это правда? Неужели все это не сон?
Автомобили остановились перед солдатской гауптвахтой – все, как и прежде… Принять от нас арестованных вышел… я не верю своим глазам… полковник Иванишин, тот самый полковник, который семь лет тому назад караулил и меня… Он проявил к нам большую предупредительность, сделал ряд распоряжений для приема от нас арестованных. Мы очутились в кабинете коменданта, в котором я уже был однажды, когда жандармы пытались меня допрашивать. Поднимаемся по мрачной, так хорошо мне знакомой лестнице, по которой в течение полугода я ходил каждый день на прогулку. Вот и коридор с одиночными камерами, здесь решительно ничего не изменилось – в ушах раздается привычный звук ключей и отворяемых дверей… Что, если мне все это снится? Если сейчас эта дверь захлопнется за мной?.. Нет, двери запираются, и одиночки проглатывают ненавистных представителей старого режима, по милости которых здесь, в этих каменных стенах, томилось и погибло так много лучших людей России… А полковник Иванишин вежливо уступает мне, чрезвычайному комиссару революционного правительства, дорогу в коридоре…
Я пристально вглядываюсь в него – узнал ли он меня, своего бывшего пленника? Он мне ничего не говорит, молчу и я. Но он не мог не узнать меня – в акте передачи арестованных я подписал при нем свое полное имя. Этот акт с моей подписью и сейчас лежит где-нибудь среди бумаг Петропавловской крепости.
Мы возвращаемся обратно и докладываем Керенскому об исполненном поручении. При этом я передаю Керенскому, что был крайне удивлен, увидав комендантом крепости того же полковника Иванишина, который был таким верным слугою старого правительства и столько лет караулил в стенах крепости революционеров, я настаиваю на том, чтобы Иванишин был немедленно смещен и заменен верным человеком… Керенский соглашается и немедленно отдает распоряжение по телефону в крепость. Иванишин отстранен от должности и заменен другим – тем самым офицером, который первый занял в дни революции крепость…
Что может быть радостнее чувства победы? Враг, с которым мы так долго вели ожесточенную кровавую борьбу, лежал теперь у наших ног обезоруженный и раздавленный. Страна, наиболее отсталая и с деспотическим политическим строем, одним ударом становилась впереди других и теперь вдруг сделалась самым демократическим государством в мире.