Спустя долгое время она подняла глаза и протянула мне рисунок.
– Ты можешь оставить его себе, если хочешь, – предложил я. – Он был сделан специально для тебя.
– Пожалуйста, возьмите его, – сказала она. Для своих лет у нее был низкий голос. – Мне не позволят оставить его, потому что моя мать была проституткой, а я незаконнорожденная.
Я почувствовал, как во мне разгорается гнев. Каталина ни в коей мере не заслуживала столь оскорбительного прозвища, а этот маленький ребенок не мог нести на себе подобное проклятие с самого детства. Кто мог сказать ей такие слова: другие девочки, проявившие невинную детскую жестокость, или же те, чьей обязанностью было любить ее и заботиться о ней? Может быть, именно поэтому она держала губы плотно сжатыми, а руки – сложенными на коленях? Дикая ярость охватила меня, но Идоя казалась такой маленькой и неподвижной в этой комнате, предназначенной для бесед со взрослыми, что я ни за что на свете не мог позволить ей ощутить глубину моего гнева.
– А что лежит у тебя в кармане? – спросил я после того, как несколько справился со своими чувствами.
Она взглянула на меня так, как всегда смотрел Титус, когда боялся, что я отберу у него любимую палочку.
– Я никому не скажу, – пообещал я.
Медленно, не сводя с меня глаз, она опустила руку в кармашек платья и вынула маленькую куклу, сшитую из лоскутков. На голове у нее красовался кусочек черной шерсти, а лицо, несколько размазанное, было нарисовано чернилами.
– Как ее зовут? – спросил я.
– Я называю ее Эстефания.
Я не мог выговорить ни слова. Потом, когда на лице у нее отразился испуг, я с трудом выдавил:
– Тебе разрешают играть с ней?
– До тех пор, пока мне не исполнится семь лет. Потом я буду уже взрослой.
– И когда это случится? – поинтересовался я, хотя и знал дату, которую она должна была назвать.
– В канун праздника Святого Иоанна, – ответила она. – На мой день рождения устраивают фейерверк.
– Тебе очень повезло. Но что же тогда будет с Эстефанией?
– Ее отдадут детям бедняков, – сказала Идоя – Она будет им нужнее, чем мне. – Она умолкла, но потом продолжила: – Я хочу оставить ее себе. Иначе она останется одна в корзине для детей бедняков. И потеряется.
– А ты не хочешь, чтобы она потерялась?
Она отрицательно покачала головой, как будто слова были излишними, и мне показалось, что в ее взгляде впервые промелькнул лучик надежды. Она смотрела на меня, и глаза ее были настолько похожи на глаза Каталины, что я вдруг почувствовал нестерпимое желание подхватить ее на руки и прижать к себе. Но мы все еще оставались чужими друг для друга, потому я ограничился лишь тем, что сказал:
– Но ведь ты не потерялась. И ты не одна. Ты живешь здесь всю свою жизнь.
– Да, – согласилась она. – Но когда я должна буду отсюда уйти, куда я пойду?
Это был вопрос, на который у меня не было ответа.
– Я уверен, что мать Августина устроит все лучшим образом, – пробормотал я.
– Да, – прошептала Идоя.
– А сейчас мне пора идти, – сказал я, с трудом поднимаясь на ноги. – Я должен побеспокоиться о твоем будущем, отдать необходимые распоряжения. О тебе позаботятся. Ты разрешишь мне прийти к тебе еще раз, перед тем как я вернусь в Англию?
Она кивнула, пряча куклу в карман.
– А зачем вам нужно возвращаться в Англию?
– Потому что там мой дом. У меня есть поместье и фермы, и я должен присматривать за ними.
Она снова кивнула.
– До свидания, сеньор.
– Я снова приду завтра. Или на следующий день, в крайнем случае. Не позже. – Она не сводила с меня глаз. – Я даю тебе слово. А теперь нам пора возвращаться к матери Августине.
Я протянул ей руку, и она вложила в нее свою ладошку. Она была маленькой и теплой, кончики пальцев у нее слегка загрубели от работы, но кожа еще оставалась нежной и мягкой. На меня внезапно нахлынули воспоминания о том, что такими же были и руки Каталины, мягкими и нежными.
Я открыл дверь. В коридоре нас поджидала молодая монахиня. Идоя выпустила мою руку.
– Я не хочу мешать матери Августине, – сказал я. – Я уверен, она очень занята. Не будете ли вы так добры передать ей, что в следующие день или два я непременно зайду снова, чтобы повидаться с дочерью?
Теперь, когда я знал, что из-за собственной глупости – жестокости – лишился своей любви, у меня не было иного выхода.
– Конечно, сеньор, – ответила монахиня. – Пойдем, Идоя. Меня внезапно охватила такая слабость, что ноги задрожали.
Я стоял и смотрел, как Идоя удаляется по коридору, шагая впереди своей сопровождающей, становясь меньше с каждым шагом, пока наконец темные двойные двери не закрылись за ней.
Все пошло прахом, уж это-то я понимала. Я знала об этом с того самого момента, как увидела Тео и Эву из окна. Я не строила никаких особенных планов, не мечтала ни о чем, просто жила в своей любви к нему. Но теперь я больше не могла оставаться здесь дальше.
Пенни предложила составить мне компанию, когда я вернулась в Холл за вещами.
– У тебя наверняка есть чемодан или что-нибудь в этом роде. Мы возьмем машину. Кроме того, мне необходимо забрать вещи Сесила. Судя по тому, что мне рассказывала Сюзанна, их немного, но ему, бедняжке, не помешает иметь несколько знакомых предметов.
Я уселась рядом с ней на переднее сиденье и подумала о том, как хорошо, что есть кто-то, кто хоть немного поможет мне в том, что я должна была сделать.
Она остановила машину у задней двери Холла.
– Рей ничего не имеет против того, что мы забираем малыша? – спросила я и тут же сообразила, что с того самого момента, как проснулась, я ни разу даже не вспомнила о Рее. Моя голова отказывалась нормально работать, потому что была забита мыслями о Тео.
– Нет. Он знает… он понимает, что так лучше всего. В настоящий момент он просто не в состоянии позаботиться о мальчике. Или… Впрочем, поживем – увидим. Да и твоя мать скоро будет здесь.
– Как вы думаете, Сесил будет скучать по нему? И по жизни здесь?
– Вероятно. – Она выбралась из машины. – Дети частенько ведут себя так, особенно если они не знали ничего другого.
Задняя дверь была незаперта.
– Я разговаривала с Реем, пока ты спала, – сказала Пенни. – У него нервное расстройство, и он многого не помнит. Похоже, у нее случился сердечный приступ. Вероятно, она почувствовала себя плохо и решила сойти вниз, чтобы позвать на помощь. Или, быть может, что-то напугало ее, ведь электричество было отключено. Что-то в темноте. Как бы то ни было, она упала.
Темные и золотистые тени, неподвижные и танцующие в темноте, скользящие вверх и вниз по лестнице. «Что-то случилось…» – сказал Сесил.
– Я не… просто… подняться наверх… – Я не знала, чего боюсь.