Читать интересную книгу Незримый клинок. Хребет мира. Море мечей - Сальваторе Роберт Энтони

А Яка остался лежать на земле и рыдать.

* * *

— Похоже, в замке сытно кормят, — улыбаясь, заметила старая седовласая мадам Принкл. Дряблая кожа складками висела на ее костлявых руках. Она ущипнула Меральду за бок, — Если ты каждую неделю будешь так поправляться, как же я смогу подогнать платье? Гляди, душенька, ты располнела на три пальца.

Меральда вспыхнула и отвела глаза, боясь встретиться взглядом с Присциллой, которая стояла рядом и внимательно прислушивалась к разговору,:

— Я последнее время ничего с собой поделать не могу, — отозвалась девушка. — Ем все подряд. Переживаю немного. — И Меральда тревожно глянула на Присциллу, теперь много занимавшуюся с ней, чтобы помочь избавиться от простонародного говора. Присцилла кивнула, соглашаясь, но, похоже, не слишком поверила.

— Что ж, тогда тебе нужно поискать другое успокоительное, — добродушно ответила мадам Принкл, — иначе платье разойдется на тебе по швам, когда ты пойдешь к лорду Ферингалу. — Она шумно рассмеялась, отчего затряслась ее обвисшая кожа. Меральда с Присциллой к ней присоединились, хотя ни одной из них не было весело.

— Вы сможете его подогнать? — спросила Присцилла.

— О, не беспокойтесь, — ответила мадам Принкл. — В свой самый важный день девочка будет просто красавица. — И она принялась собирать нитки и свои инструменты. Присцилла стала помогать ей, а Меральда тем временем, быстро переодевшись, бросилась вон из комнаты.

Оказавшись одна, девушка положила ладонь на заметно увеличившийся живот. Прошло уже больше двух с половиной месяцев после свидания с Якой на освещенном звездным светом поле. Вряд ли ребенок за это время мог настолько вырасти, но Меральда действительно в последнее время ела очень много, то ли потому, что теперь ей приходилось питаться за двоих, то ли оттого, что она страшно переживала. Но какова бы ни была причина, остаток недели ей надо быть осторожной и больше не привлекать к себе внимания.

— Она доставит платье завтра, — объявила Присцилла у нее за спиной, и Меральда вздрогнула от неожиданности. — Что с тобой, Меральда? — спросила женщина, подходя ближе и кладя руку ей на плечо.

— А вам бы не было страшно, если бы вам предстояло выйти замуж за лорда?

Присцилла выгнула безупречную бровь:

— Мне бы не было страшно, поскольку я сама леди.

— Но все же, — настаивала Меральда, — если бы вы… ну… родились крестьянкой, а господин…

— Абсурд, — немедленно отозвалась женщина, — Если бы я уродилась крестьянкой, я не была бы той, кто я есть, так что твой вопрос просто не имеет смысла.

Меральда смотрела на нее в замешательстве.

— Я не крестьянка, потому что во мне течет другая кровь, и душа у меня тоже иная, — пояснила Присцилла. — Вы все считаете делом случая то, что ты, например, родилась в своей семье, а знатный человек в своей, но это не так, моя дорогая. Положение и достоинство проистекают изнутри, а не снаружи.

— И это значит, что вы лучше? — прямо спросила Меральда.

— Не лучше, дорогая, — со снисходительной улыбкой ответила женщина. — Мы другие. У каждого из нас свое место.

— И значит, мне не место рядом с вашим братом, — закончила за нее девушка.

— Я не сторонница смешивания крови, — заявила Присцилла, и обе женщины довольно долго смотрели друг другу в глаза.

«Тогда тебе надо было бы самой выходить за него замуж», — подумала Меральда, но сдержалась и промолчала.

— Тем не менее, я уважаю выбор своего брата, — продолжала Присцилла тем же тоном, — Это его жизнь, и если уж ему так хочется губить ее, пусть. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы поднять тебя насколько возможно ближе к его уровню. Ты мне нравишься, моя дорогая, — прибавила она, потрепав девушку по плечу.

«Ты бы, пожалуй, согласилась пустить меня прибрать в твоей гардеробной», — мысленно кипела Меральда. Ей хотелось оспорить слова Присциллы, но сейчас она не чувствовала себя достаточно смелой. Ребенок Яки Скули, росший в ее чреве, делал ее беззащитной, и сейчас она никак не могла тягаться с коварной особой вроде Присциллы Аук.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})* * *

Когда Меральда проснулась, было уже позднее утро. Солнце стояло высоко, и его лучи лились через окошко в комнату. Встревожившись, девушка поспешно выбралась из постели. Почему папа не разбудил ее на работу? И где мама?

Она рывком отдернула завесу в гостиную и сразу успокоилась, увидев, что все семейство сидит вокруг стола. Стул матери был отодвинут, и она смотрела в потолок. Странный человек, одетый в жреческую мантию, негромко напевал и мазал лоб Биасты сладко пахнущим маслом.

— Па? — окликнула девушка, но отец поднес палец к губам и сделал ей знак подойти.

— Смотритель Берибольд, — негромко объяснил он. — Из храма Хелма в Лускане. Лорд Ферингал прислал его подлечить маму перед свадьбой.

Меральда изумленно открыла рот.

— Вы можете ее вылечить? — спросила она у целителя.

— Сложный случай, — ответил смотритель Берибольд, но сразу ободряюще улыбнулся. — Твоя мать пойдет на поправку и избавится от слабости еще прежде, чем мы с верховным смотрителем Ристеном покинем Аукни.

Тори радостно взвизгнула, а у Меральды счастливо забилось сердце. Отец обвил ее сильными руками и прижал к себе. Девушка с трудом верила в чудесную новость. Она не сомневалась, что лорд Ферингал приложит старания, чтобы излечить ее мать, но не думала, что он займется этим до свадьбы. Ведь болезнь матери висела над ее головой подобно дамоклову мечу и заставила уступить Ферингалу, и вот он сам освобождал ее от этого груза.

Она поняла, насколько велика вера Ферингала в нее, раз он прислал к ее матери целителя, не дожидаясь свадьбы. Яка никогда не отказался бы от такого средства влияния на нее. Но Ферингал — которого никак нельзя назвать глупым — верил в Меральду настолько, что сам избавлял ее от сознания тяжкой необходимости.

Поняв это, Меральда улыбнулась. Долгое время ей казалось, что, принимая ухаживания Ферингала, она приносила жертву во имя своей семьи, но сейчас вдруг все предстало в новом свете. Лорд — добрый и красивый мужчина, при этом могущественный и искренне любящий ее. Единственной причиной, по которой она до сих пор не могла ответить на его чувство, было болезненное влечение к самолюбивому мальчишке. Но вдруг она осознала, что приход целителя каким-то непостижимым образом исцелил и ее от этой привязанности.

Меральда отправилась в свою комнату, чтобы переодеться. Теперь она дождаться не могла, когда же вновь увидит Ферингала, поскольку подозревала — нет, знала наверняка, — что теперь будет смотреть на него другими глазами.

Они встретились после обеда того же дня — последнее свидание перед свадьбой. Ферингал, озабоченный заключительными приготовлениями и списком гостей, даже не упомянул о посланном в дом Меральды целителе.

— Вы сегодня прислали к нам целителя, — сказала девушка, долее не в силах таить свои мысли. — Не дожидаясь свадьбы. Но ведь вы единственный, кто в силах излечить мою мать… Вы могли бы сделать меня своей рабыней.

Ферингал посмотрел на нее так, словно не понимал, о чем она говорит.

— А зачем мне это? — спросил он.

Видя его чистосердечное недоумение, Меральда окончательно уверилась в правоте своего нового чувства. На ее прекрасном лице расцвела улыбка, и она стремительно подалась к молодому человеку и с жаром поцеловала его в щеку.

— Благодарю вас за то, что вы вылечили мою мать и всю мою семью.

Ферингал просиял, а сердце его наполнилось радостью. И когда девушка снова попыталась поцеловать его в щеку, он слегка повернулся и встретил поцелуй губами. И она ответила ему совершенно искренне, не сомневаясь больше, что жизнь с этим добрым и великодушным мужчиной будет более чем терпимой. Более чем.

Однако, раздумывая об этом по дороге домой, Меральда была настроена уже не так радужно. Ее мысли обратились на ребенка — она подумала о том, что до конца своих дней вынуждена будет лгать о его происхождении. Каким же гадким казался ей теперь собственный проступок! Хотя ее единственная вина была в том, что она хорошо судила о ничтожном человеке, однако последствия этой ошибки оказались роковыми. Жизнь сыграла с ней злую шутку, и теперь ее вполне понятное желание прожить одну ночь для себя можно было приравнять к супружеской измене, преступлению.