официальным – включая парадную дверь. Эмили стоит в коридоре в белом свободном платье. Она уложила волосы и потратила целый час на лицо. Даже ногти на ногах накрасила (хотя и забыла надеть обувь).
– Здравствуй, Пол.
– Эмили. – Он идет поцеловать ее, но, очевидно, передумывает. Ставит чемодан на каменный пол.
– Ты останешься? – спрашивает Эмили, глядя на чемодан, смутно понимая, что это звучит двусмысленно.
– Он пустой, – говорит Пол. Он чувствует себя некомфортно и напряжен. Почему Эмили в этом дурацком белом платье и почему, черт возьми, без обуви?
– Где дети? – интересуется он после паузы.
– Ушли на ферму. Они вернутся через минуту.
– Хорошо, – говорит он серьезно. – Я скучал по ним.
Эмили молчит. Будь она проклята, если скажет, что они тоже скучали.
Они идут в гостиную. Обычно они сидят в кухне, удобной и уютной, с вымытым деревянным столом и мягкими стульями, но Эмили кажется, что прямо сейчас ей нужно чувство дискомфорта. Она сидит на одном диване, Пол на другом, и их разделяет чудовищный камин. В коридоре тикают гигантские напольные часы.
– Ну, – беспомощно спрашивает Эмили, – о чем ты хотел поговорить?
Пол включает разумный тон.
– Эмили, ты знаешь, о чем мы должны поговорить.
– Нет, не знаю. О чем?
– Не нужно усложнять это еще больше.
– А почему, черт возьми, не нужно?
Следует долгая тишина. С улицы доносится стрекот сверчков. Пчелы громко жужжат, пролетая через заросший травой сад. Часы тяжело тикают.
– Эмили, – наконец произносит Пол, – ты знаешь, что наш брак уже давно изжил себя.
– Нет, не знаю, – сразу же отвечает Эмили.
– Да знаешь, еще с тех пор… с тех пор…
– С тех пор, как у тебя была интрижка.
Пол выглядит уязвленным.
– Ну если ты хочешь это так назвать.
– Хочу.
– С тех пор, как мы… разошлись… я уверен, ты знала, что что-то не так.
– Но мы сошлись! – Это звучит почти как вопль. – Мы сошлись, и у нас родился Чарли, и мы переехали сюда, и… – Эмили уже плачет большими, неромантичными слезами, которые она сглатывает, шмыгая носом. Она вытирает глаза подолом широкой юбки.
Пол беспомощно разводит руки, но не подходит ее утешить. Он словно прирос к другой стороне комнаты, и кажется, что между ними пролегли километры холодной тосканской плитки.
– Мне жаль, – говорит он наконец.
– Тебе жаль, – отвечает Эмили, фыркая и сглатывая. – Тебе жаль…
В этот момент врываются дети. Моргая в темноте гостиной, они внезапно осознают присутствие папы и набрасываются на него. Эмили, всеми забытая на своем диване, снова вытирает глаза. «Если бы только дети его не любили», – думает она.
– Папочка! Ты приехал на выходные? – спрашивает Сиена.
– Ты пойдешь с нами на Феррагосто? – интересуется Пэрис. – Можешь даже с клиентами, – смело добавляет она.
– Подарок, – требует Чарли, забираясь на колени к Полу. – Подарок для Чарли.
– Вообще-то, – говорит Эмили резким голосом, – папочка не останется надолго.
Она смотрит на Пола, и он отворачивается.
– Дело в том, что… – начинает Пол неловко. – Вы знаете, что папа всегда будет любить вас…
«Он действительно собирается это сказать», – думает Эмили. Вплоть до этого момента она надеялась, что, может быть, это все же неправда, что это тщательно продуманный розыгрыш или наказание ей за то, что она слишком занята детьми и домом. Она все еще не может поверить, что Пол действительно сейчас скажет детям, что их родители разводятся. Но когда он произносит эти слова, которые витали несказанными в воздухе во время множества брачных ссор, она понимает, что это правда. Ее брак окончен.
Но прежде чем Пол успевает сказать что-то еще, Сиена отшатывается от него с выражением отвращения.
– О боже, – говорит она. – Это один из тех разговоров в стиле «Мамочка и папочка все еще любят друг друга, но будут жить в разных домах»?
Эмили и Пол смотрят друг на друга. Внезапно вся злость вытекает из Эмили, оставляя ее просто очень грустной и очень уставшей.
– Видимо, да, – произносит она наконец.
Пэрис в ужасе смотрит на родителей.
– Нет, – произносит она. – Нет! Нет! Нет!
– Пэрис. Милая. – Эмили делает шаг в ее сторону.
– Не трогай меня! – визжит Пэрис и выбегает из комнаты. Через секунду за ней уходит Сиена.
– Папочка, – говорит Чарли, – где мой подарок?
Эмили впервые познакомилась с Италией в лондонском ресторане. Она встречалась с Майклом шесть кружащих голову недель и все еще была в той стадии, когда нужно постоянно прикасаться к нему, чтобы убедиться, что он реальный. Они петляли по Шарлот-стрит, уворачиваясь от толп иностранных студентов и стариков с плакатами о спасении душ, когда Майкл сказал:
– Пойдем обедать в «Витторио».
– «Витторио»?
– Ты знаешь «Витторио». Все знают «Витторио».
Эмили ничего не ответила. В отношениях с Майклом она уже столкнулась с несколькими вещами, которые «все знают», а она нет. Ей не хотелось, чтобы Майкл думал, что она полная дура.
– Мы не можем туда пойти, – сказала Эмили. Она увидела меню, висящее, как икона, за стеклом, и знала, что не сможет себе позволить даже хлебную палочку.
– Можем, конечно, – возразил Майкл, подталкивая ее к тяжелым стеклянным дверям. – Это ничего не будет стоить.
Она вспоминает, как резко очутилась в полутьме ресторана рядом с фигурной викторианской вешалкой и как Майкл крикнул:
– Мам! Мама! Твой любимый сын пришел.
Мам?
Из мрака вынырнула фигура. У нее были яркие рыжие волосы, большой белый фартук и бесконечно радушная улыбка.
– Мишель! Мой ангел! Почему так долго?
– Мам, познакомься с Эмили. Моей девушкой.
Джина посмотрела на Эмили, медленная улыбка расплылась по темному лицу.
– Милая, – наконец сказала она. – Она милая, Мишель. Молодец.
«Молодец?» – подумала Эмили, когда они сели за столик в углу и Джина щелкнула пальцами, подзывая официанта. Что это значило? Она знала, что со своими лохматыми волосами и неряшливой одеждой и в подметки не годится эффектному Майклу. Его бывшая девушка, титулованная студентка из Кинга, – она действительно была призом, который стоило принести в «Витторио». Он водил ее сюда? Может, это такой обряд посвящения, своеобразное испытание ризотто?
– Ты всех своих девушек сюда приводишь? – спросила она, когда они ели хлеб, окуная его в зеленое оливковое масло, и пили холодное просекко.
– Конечно нет, – ответил Майкл. – Ты первая.
– Почему?
– Потому что я знал, что ты понравишься маме, – сказал он, осушая бокал и протягивая его проходящему мимо официанту.
– Ну вот еще, – возмутился официант. – Сам отнесешь.
Ухмыляясь и бормоча что-то по-итальянски, Майкл прогулялся к бару и вернулся с бутылкой.