Читать интересную книгу Приключения доктора - Павел Саксонов

Дворник выслушал — чрезвычайно внимательно — и неожиданно широко улыбнулся:

— Так вы из наших!

Михаил Георгиевич не удивился: столичные дворники были надежной опорой полиции и даже больше того: в их обязанности прямо входило сотрудничество, считая не только осведомительство о подозрительных субъектах и всяких происшествиях, каким-то образом ускользавших от внимания наружной полиции, но и прямую — по необходимости — помощь. Каждого претендента на должность столичного дворника — прямо от поступавших еще помощниками — тщательно проверяли на благонадежность, и каждый из этих людей не только дорожил своим местом, но и на самом деле являлся истинным приверженцем порядка: как в прямом, так и в переносном смыслах! Ныне такое положение вещей может казаться неправильным, а кому-то — и отвратительным, но если вдуматься, в нем не было ничего плохого. Наоборот: дворники, считавшие себя частью правоохранительной — в лучшем из возможных понимании — системы, твердо и нерушимо стояли на пути всяческих злодейств. Тогда — в отличие от нашего времени — ограбить и даже убить могли где угодно, но только не во дворе — ни в собственном, ни в чужом! От четырех часов пополудни до шести утра с сентября по март и от восьми вечера до восьми утра с марта по сентябрь дворники стояли на постах, расположенных так, чтобы в поле зрения попадали все возможные входы и выходы — во дворы, из дворов, в дома, из домов… Это называлось обязательными дежурствами, и сам закон — городское положение — запрещал во время этих дежурств отвлекать дворников на любые другие работы. Отвлечь от дежурства дворника не мог никто: даже его прямой наниматель!

Зная всё это, Михаил Георгиевич не удивился тому, что дворник дома Ямщиковой назвал его своим. Но тут же удивился другому: на груди у дворника был закреплен жетон — как раз свидетельство того, что он, дворник, находился на дежурстве. Почему же тогда он сидел в каморке, а не стоял на посту, каковой пост, очевидно, должен был размещаться с внешней — по линии — стороны арки? Ранее это соображение почему-то ускользнуло от Михаила Георгиевича, но теперь оно всплыло, и Михаил Георгиевич вновь перешел в наступление — несмотря на состоявшееся знакомство и как бы примирение.

— Почему вы здесь, а не на посту? — резко спросил он.

Дворник ответил незамедлительно:

— Еще утром пришло распоряжение не высовываться: облава!

— Ах, да! — припомнил Михаил Георгиевич[24]. — Конечно! Но разве она еще не закончена?

— Да Бог ее весть… но приказа вернуться на службу еще не поступало!

— Странно…

— Да. Но вы же понимаете…

Михаил Георгиевич кивнул: дворник, разумеется, не мог самовольно нарушить прежнее распоряжение только потому, что видел — породившая его причина исчезла! Он должен был ждать формальной отмены приказа.

— А где же ваша собачка? — спросил между тем дворник, обрывая задумчивость доктора.

— Да вот же она! — Михаил Георгиевич отвернул воротник, из-за которого немедленно показалась недовольно пыхтевшая мордочка Линеара: Линеар по-прежнему не понимал, почему его, уже вкусившего было — ароматом великолепного молока — долгожданный обед, так и не накормили.

— Ути-ути-ути… — залепетал дворник. — Махонький-то какой!

— Совсем крошка! — подтвердил Михаил Георгиевич.

— М-да… жаль бедолагу! Но вы не серчайте на нашего брата: работа у нас такая. А в каждой — вы знаете — работе есть и не самые приятные моменты!

Михаил Георгиевич искоса бросил на дворника взгляд, но тот, похоже, говорил искренне.

— Да, Михаил Георгиевич, неприятно это — гнать из собственной подворотни несчастные существа, да еще прямиком на фургон городского подрядчика собак[25]! Ведь тоже твари Божьи… а что же делать? Требование такое!

Михаил Георгиевич снова прикрыл Линеара воротником и, не желая выслушивать страшные подробности — он и без дворника был о них осведомлен, — вернулся к первопричине:

— Так что же ферма? Прово́дите?

Дворник на секунду-другую замялся как будто в нерешительности, а потом признался:

— Проводить-то, конечно, могу, да только зря время потеряете!

— Это еще почему?

Дворник рассказал Михаилу Георгиевичу о визите в лавку санитарного инспектора: такое происшествие никак не могло остаться без его внимания. Рассказал он и то, что ферму закрыли «на всякий случай»:

— Новшества там изрядные, не каждому по душе. Побоялся Петр Васильевич, что к нему претензии будут, вот и решил: закрыться на день от греха подальше! А там уж видно будет — не каждый же день этот гад сюда шляться повадится… ног ему никаких не хватит! Да и занятия повыгодней у него — к гадалке ходить не надо — имеются.

Эта новость многое объяснила Михаилу Георгиевичу — в частности, почему его так нелюбезно приняли в лавке, — но в то же время повергла в уныние:

— Что же делать? Линеара нужно накормить!

— Линеара? — не понял дворник.

— Это его так зовут… — доктор осторожно похлопал себя по груди: там, где под пальто притаился щенок.

— Ах, вот оно что… — во взгляде дворника промелькнула лукавая усмешка. — Линеар стало быть… ну так, конечно, да: Линеара нужно покормить!

— Но если ферма закрыта…

— А вы на ферму вдовы ступайте: та еще точно работает!

— Говорят, товар у нее… не очень?

— Что правда, то правда. Дрянь, откровенно сказать, товарчик!

— Зачем же тогда советуете?

— А выбор какой?

И тут, наконец, Михаила Георгиевича осенило:

— А может вот как поступим? Я денег дам, а вы в лавку сходите? Вас-то они не погонят…

Но дворник только головой покачал:

— Да мы и вместе могли бы сходить: не в этом затруднение. Затруднение в том, что нет у них ни молока, ни сливок. Ирод — инспектор этот — работать не дал: ферма закрылась, поставок не было. Только те, что с самого утра успели принести, но это молоко давно уже продано.

— Да, — расстроенно пробормотал Михаил Георгиевич, — о сливках они и сами предупредили, но молоко…

— Нет и его, поверьте! — дворник махнул рукой в сторону окошка своей каморки. — С час назад Алтуфьева из седьмого последний бидон купила. Сам видел: прошла мимо, несла бидон и страшно ругалась… то есть, слов-то я, разумеется, не слышал, но она всегда страшно ругается, если что не по ней. А тут — понятно: молоко из лавки ей не по карману, на ферму она прямиком ходит. Но сегодня… эх… детишек у нее шестеро, погодки. Без молока не оставишь!

Михаил Георгиевич приуныл: всё складывалось не в его пользу. И даже хуже: теперь уже и к Сушкину не было смысла подниматься с просьбою прикупить в лавке молока. Надеяться же на то, что у репортера в доме и без того имелись запасы такого рода продуктов, не приходилось: репортер славился любовью к еде и выпивке, но только не к сливочно-молочной диете! Да и какие запасы могли быть в те времена, о которых мы взялись живописать? Когда до создания первого бытового электрического холодильника оставалось еще добрых одиннадцать лет, а широко применявшиеся в домах устройства, заполнявшиеся льдом, — этакие наследники «ледников» минувших эпох — были предназначены для хранения, в первую очередь, мяса? Кроме того, львиную долю «на рынке» молочной продукции занимали непастеризованные молоко и сливки, что — с холодильником ли, без — резко ограничивало срок их хранения. Молоко и сливки старались употреблять тут же: купил и выпил. А сами покупки осуществлялись ежедневно; чаще — по утрам. И тот факт, что на ферме Петра Васильевича имелась линия пастеризации, в этом смысле ничего не менял. Тем более что сам Петр Васильевич пастеризованную продукцию реализовывал не окрест, а туда, куда без оной технологии поставить ее было бы невозможно.

И все же кое-какая надежда пробилась лучиком света в мрачные размышления Михаила Георгиевича:

— Скажите, — оживая, подступился он к дворнику, — но коров-то доили?

— Конечно!

— А если молоко не поставили в лавку, куда же его дели?

Дворник задумался, а потом пожал плечами:

— Скорее всего, в чаны слили.

— Что еще за чаны? — не понял Михаил Георгиевич.

Дворник, вообще к Петру Васильевичу относившийся очень уважительно, но к его новшествам — с опаской, нахмурился:

— Есть такие на ферме. В них молоко подогревают. На мой взгляд, пустая трата времени и порча продукта: это же надо — подогреть, но не вскипятить, охладить и… кипяченое-то — гадость, а уж такое…

— Пастеризация! — осенило Михаила Георгиевича.

— Вы пробовали? — Дворник явно не понял мудреного слова и, пропустив его мимо ушей, зацепился за сам восторг, явственно отразившийся в восклицании доктора. — Неужели понравилось?

Михаил Георгиевич покачал головой: