— Какая хорошая мысль! Вы узнаете условия жизни рабочих не по книжкам, а на деле. Даже… вот что… — я раздуваю его затею, — записывайте в дневник свои впечатления. Не смущайтесь, если иногда факты покажутся вам мелкими. Рабочий вопрос так назрел, что в нем нет мелочей — все крупно! Ой, — останавливаю я себя, но, вспомнив возраст моего собеседника, продолжаю с прежним жаром. — Если я не ошибаюсь, о жизни рабочих на лесопильнях Кавказа ничего не было за последнее время в текущей литературе. Илья выправит вам ваши записки, и их можно будет напечатать.
— Ах, да., вот идея-то!
Мы жмем друг другу руки и входим в гостиную.
Марья Васильевна сидит задумчиво у окна.
— Мама, — говорю я нежно, я в первый раз называю ее так, — мы с Андрюшей помирились и теперь друзья!
Она поднимает голову.
— Полюбите и вы меня хоть немножко, за Илью, — шепчу я, еще нежнее обнимая ее.
Она вздрагивает, хватает мою голову и прижимает к своей груди. На глазах ее слезы.
Победа! Полная победа!
Андрей смотрит на нас и вдруг, уткнувшись в колени матери, ревет. Ревет, как самый маленький ребенок.
Как теперь хорошо все идет.
Между Марьей Васильевной и мной лед разбит, Андрей, уезжая на завод, даже поцеловался со мной, а до отъезда два дня услуживал мне и Жене: рвал для нас цветы, собирал ежевику, дурачился и хохотал. Мы вели длинные разговоры.
— Какой ты стал славный, Андрейчик! — удивлялась Женя. — Просто не узнаю тебя!
Она была в недоумении, а Андрей толкал меня локтем, и мы смеялись.
Он был ужасно доволен, что у него есть тайна.
Перед отъездом он объявил мне, что он все-таки влюблен в меня, но, конечно, платонически и никогда больше не заикнется о своей любви, которую поборет. Я удержалась, не фыркнула от смеха и сказала что-то подходящее к случаю. Мы расстались, ужасно довольные друг другом.
Сидим все вокруг жаровни в саду и варим варенье. Все мы растрепанные, красные, сладкие. Женя гоняется по саду за своей подругой Липочкой Магашидзе, уверяя, что хочет дать ей «самый сладкий поцелуй». Липочка только что мазнула Женю по лицу ложкой с пенками от варенья, и весь рот и щека Жени вымазаны.
Женя, крупная, красивая, ловкая, бегает скорее, но худенькая, маленькая Липочка, похожая на бронзовую статуэтку, очень увертлива: выскальзывает у Жени из-под рук и смеется гармоничным смехом.
Они носятся по саду, как две большие бабочки, одна белая, другая желтая. Смех, чудный молодой смех! А вверху синее небо, кругом цветы.
Написать бы все это! Жаль, что нельзя изобразить этот звонкий смех!
Мне он представляется яркими спиральными линиями из золотистых солнечных бликов.
Ах, девушки, девушки, как вы хороши в эту минуту, сами того не зная!
— Ну и аппетит у вас, Таточка, — говорит Марья Васильевна, — да не ешьте вы хоть вареников! А то после соленой рыбы — гусь, а после гуся — вареники, да еще на ночь. Что с вами будет!
— Не виновата же я, когда все так вкусно! — говорю я жалобно.
Я люблю поесть, сознаюсь откровенно. Я отвратительная хозяйка — это правда. Деньги у меня летят неизвестно куда, прислуга избалованная и ленивая, хотя всегда хорошенькая и нарядная, но кухарка я отличная. Илья всегда уверяет, что человек, не признающий моего художественного таланта, может остаться моим другом, но тот, кто усомнится в моих кулинарных способностях — беда, — враг на всю жизнь!
А правда, я почему-то очень горжусь, что я «кухарка за повара».
Марья Васильевна составляет меню на завтра из таких блюд, которые я не люблю, чтобы хоть завтра я попостилась немножко.
Шаги на террасе. Женя срывается с места и летит к дверям.
В дверях Сидоренко. Руки его полны свертков и коробок.
Мы его шумно приветствуем.
Женя его тормошит.
Он выронил свертки, говорит что-то несвязное: что он пришел на огонек, а то бы не решился беспокоить нас, только что приехал, но не мог выдержать, так хотелось видеть Марью Васильевну.
Видно, что он ужасно рад нас видеть.
Женя развертывает пакеты, восхищается чувяками, делает выговор за тесемки, ест привезенные конфеты и расспрашивает об оперном спектакле — все это сразу, так что получается:
— Ах, как они красивы и удобны!.. Я вам говорила, что надо восемнадцать аршин… Хорошо она пела?.. Какое соловьиное горло… и пошире — гораздо шире… это с ликером… а баритон и тенор хороши были?.. Если запачкаются, я вычищу их бензином… Хочешь шоколадную тянучку?
Я повторяю Жене ее слова — она хохочет и вспоминает о нотах.
Сидоренко хватается за голову — ноты-то он забыл.
Женя не хочет ждать завтрашнего дня — посылает повара Михако за нотами.
— Вы сейчас, сейчас споете!
— Какой у меня голос с дороги! — говор» Сидоренко.
Но Женя неумолима, он открывает рояль, зажигает свечи.
Мария Васильевна уходит спать. Я выхожу на террасу и сажусь в качалку. Сидоренко выходит за мной. Оживление его прошло, он мрачен.
— Что это, Виктор Петрович, вы вернулись из Тифлиса невеселы? Дела?
— Нет, Татьяна Александровна, все дела в порядке, и я очень рад, что вернулся — я так страшно соскучился, так хотел скорей видеть… вас… всех. Мне ужасно вас всех недоставало… Скоро приедет ваш муж?
— Илья Львович? — поправляю я. — Да, недели через две.
Это один из моих капризов — я ужасно не люблю почему-то, когда сожительницы говорят:
«мой муж». Это меня бесит! Действительный статский советник называет себя генералом!
Раз я даже обиделась на Илью, когда он меня кому-то представил, как свою «жену». Это было в начале нашей связи.
— У меня есть свои имя и фамилия, Илья. Ты разве стыдишься меня?
— Таня, Бог с тобой, — всполошился он, — это я для тебя…
— Значит, ты думаешь, что я стыжусь, что люблю тебя. Мне гораздо неприятнее фигурировать в не принадлежащем мне звании. Я не люблю афишировать наши отношения, но есть люди, не прощающие этого, — и я не желаю их обманывать, воровать их расположение.
— Ну, Таня, развитые люди…
— А, может быть, щепетильно нравственные.
— Фарисеи.
— Зачем? Будь справедлив, Илья. Я себя считаю твоей женой — я знаю, что я больше тебе жена, чем многие жены своим мужьям, но это не мое звание — вот и все. Я же не называю себя «графиней» Кузнецовой.
Сидоренко пристально всматривается мне в лицо. Что он хочет, чего ему нужно от Ильи.
— Татьяна Александровна! — вдруг прерывает он молчание. — Отчего я вас боюсь?
— Меня? Вот забавно!
— Мне иногда хочется вам задать несколько вопросов, и я боюсь…
— Я просто сегодня не узнаю вас, Виктор Петрович! — говорю я смеясь. — Вас, верно, укачало на пароходе.