красой лицо Василисы Елисеевны, несчастное, от слез мокрое. Сидела боярышня, привязанная к креслу, плакала. Горючими слезами.
Увидала Иванушку, запричитала:
— Пошто ты сюда явился, на погибель? Меня не спасешь и сам пропадешь! Беги, пока Кощей не вернулся!
— Вместе убежим.
Бросился он к ней, стал развязывать, увещеваний не слушал.
Тут-то Кощей и вернулся.
Никого Ясны-Очи не увидел. Только качнулся воздух, сжался пружиною, отшвырнул Иванушку в сторону, подкинул. Повис он под самым потолком — ни шевельнуться, ни глазом моргнуть, будто в параличе.
И послышался голос — скрипучий, с пришепетом:
— Этта фто исё за сюсело? Откеда взялося?
Дунуло Иванушке по лицу холодом, повеяло мертвечиной — это Бессмертный его разглядывал. А самого Кощея видно не было.
— Молодес… Ифь, красивый какой. Фто в это я раньфе молодсев не пробовал? Эвон они какие бывают…
И коснулось щеки что-то липкое, мокрое, донельзя противное. Иванушка и заорал бы, да паралич не дал.
— Тьфу! — прошамкал воздух. — Сухая лофка рот дерет. Эй, молодец, а ну-ка поплась. Я тя сяс малость разморозу.
Полегче немножко стало. Руки-ноги не задвигались, но хоть глаза заморгали, и губы размягчились. А еще, откуда ни возьмись, прямо перед Иванушкой соткалась рожа — ух, скверная!
Обтянутый морщинистой кожей череп, поверху седой пух. Впалые глазницы будто черные ямы. Желтоклыкастый рот. Костлявый подбородок.
— Столько ты девичьей красы слизал, а такой урод! — сказал Иванушка ожившими губами. — Не в коня корм. Не буду я плакать. Так лижи, не подавись. И ты, Василисушка, не плачь. Не тешь его, облезлого.
Молвил дерзкое слово и приготовился лишиться жизни. А на кой она такая нужна? Не жалко.
Оскорбился Кощей, расшумелся. Никто ему такого прежде говорить не насмеливался.
— Не урод я, — кричит, — не урод! Мне три тысси лет, а я вшё молодцом! Сяс тебя невежу в свинясий помет преврасю!
— Ладно ль оно будет, гадить в собственной спальне-то? — спросил Иванушка в пустоту, потому что Кощей сызнова исчез. — В хлев меня сначала доставь или куда.
Выгадать бы сколько-нисколько времени. Вдруг какое чудо явится, спасет?
Оно и явилось, чудо. На то она — сказка.
Отворилась тут дверь, послышался звонкий голос.
— Мое почтенье Кощею Кощеевичу!
Василиса Премудрая!
— Тебе-то зачем пропадать? — крикнул ей Иванушка. — Отпусти ее, старче! На что она тебе? Она, вишь, косая, некрасивая!
Другая дева насмерть бы обиделась, а Василиса Патрикеевна ничего. Очень уж мудрая была.
— Не обо мне, — говорит, — речь, а о драгоценном здоровье Кощея Кощеевича. На что твоему степенству утруждаться, черт-те кого лизать? А заразная попадется? Не всякая хворь сразу видна. Ты бы лучше, батюшка, моего декохту молодости попробовал. Я его по волшебным книгам варила. Мазнешься два раза утром да два раза вечером — и молодость тебе будет, и краса. Испытай-ка. — Протянула хрустальную склянку. — Да не опасайся, мажь. Чего тебе станется, бессмертному?
Склянка сама собой у нее из руки исчезла. Открутилась крышечка. Вылезла щепоть мази, растерлась по воздуху — и нарисовалась Кощеева рожа, такая же тощая, как прежде, но, пожалуй, малость поглаже.
— Хорофо-то как… Свежохонько… Дуфисто, — прошамкал старичина. — Кожа дыфит!
— Отпусти ты их, а я тебе за это бумажку дам, где прописано, как декохт варить. И других дев больше не кради. На что они тебе теперь?
— Про других не жнаю, привык я, — проворчал Кощей. — Люблю, когда девки пласют. Но энтих ладно. Жабирай. Хотя невежу этого надо бы, надо в свинясий помет превратить.
Свалился расколдованный Иванушка на пол, сами собой пали с Василисы Прекрасной путы, схватила Премудрая обоих за руки — и скорей, пока изверг не передумал, побежали они по мраморным полам, а потом по каменистой пустыне прочь из Кощеева дворца, из Треклятого царства.
Только за лесами, за горами остановились перевести дух.
И сказала Василиса Премудрая Василисе Прекрасной:
— Давай решать, с кем ему быть, Иванушке, — с тобой или со мной.
— Со мной, — отвечала Прекрасная. — Он меня любит, счастлив без меня не будет!
— А без меня он пропадет, сама видела. Ты его любишь? Коли любишь — делай, как для него лучше.
— Э, э, девы! — зашумел Ясны-Очи. — Может, я сам решу, с кем быть?
Но Василисы на него только махнули: помолчи.
— Без тебя он пропадет, без меня несчастен будет, — пригорюнилась Василиса Прекрасная. — Что же делать?
Правду сказать, Прекрасной она уже больше не была. Просто красивой. Часть лепоты Кощей-то все же слизнул. Но такой Василиса Елисеевна Иванушке еще больше нравилась.
У Кощея, перед смертью неминучей, он не заплакал, а тут слезы из ясных очей сами полились.
— Что же это, — говорит, — с одной из вас мне расставаться? А вот, батюшка из книжки чёл, будто есть такая арапская земля, где у человека может быть не одна жена, а больше.
— Это и у нас, на Том Свете, заведено, — отвечает Василиса Красивая. — Бывает муж с несколькими женами, бывает и наоборот — кто как срядится. Да только не уживемся мы с Василисой Патрикеевной под одной крышею. Я буду ее уму завидовать, она моей красе. А промеж нас, двух злыдней, ты окажешься. На тебя и шишки посыпятся.
Замолчали все. Иванушка с Василисой Елисеевной просто стояли, кручинились, а Василиса Премудрая свой умный лоб морщила.
Думала она, думала — и придумала.
— Мы вот что сделаем. Есть у нас в стольном городе еще и третья Василиса. Василиса Предобрая. Покажем ей Иванушку, она в него влюбится (как в такого не влюбиться?), да позовем ее третьей женой. Василиса Предобрая нас научит жить в любви, мире и согласии.
А на Иванушку, когда он хотел слово молвить, прикрикнула:
— Не встревай! Тебе же лучше будет!
Но про то, как люди с тремя женами живут, — это уже совсем другая сказка. Арабская.
Арабская