Читать интересную книгу И матерь их Софья - Виктор Лихачев

Филатова. А я тоже считаю, что надо сказать сразу. Козлова. Ты слышала, Ирина, как он сказал: "так, все рассаживайтесь по местам". Режиссер в нем проснулся.

Прокофьев. Вот оно что. Припоминаю, народному театру Одуева в этом году исполняется сто лет. Нет, братья и сестры, увольте. Войтюк. Вот почему я вам, болваны, говорила, что его надо сначала подготовить. Теперь уговаривайте сами.

Самсонов. Ирина, можно я скажу? Войтюк. Наконец-то я услышала голос мужчины. Говори. Самсонов. А может, Николай прав? На хрена он нам сдался, этот спектакль? Мало мы от него горя увидели? Сто лет - смех один. За последние четверть века - ни одного спектакля. Что это за театр, который существует только на бумаге? Войтюк. Это ты так уговариваешь, Самсонов? Ничего, мы с тобой дома еще поговорим.

Самсонов. Ирка, зачем ты так? Коля все равно не поверит, что ты такая, какой пытаешься казаться. Я и дома это скажу. Забудьте про спектакль. Знаю, вы уже почти все роли распределили. Но если даже Коля и возьмется восстановить нам тот спектакль, кто даст гарантию, что если опять его фамилию из афиши вычеркнут, зрители увидят "Грозу"?

Войтюк. Ты все сказал? Теперь послушайте меня. Да причем здесь сто лет? И не нужны нам никакие афиши. Весь Одуев - десять тысяч жителей. Сарафанное радио подключим - наш школьный актовый зал битком будет набит. Но опять, не в этом дело. Пятнадцать лет назад мы прикоснулись к чему-то очень светлому, будто... Филатова. (Подсказывает). Будто воды ключевой испили. Войтюк. Молодец, Света. Именно так: испили ключевой воды. Да, не сыграли мы тогда спектакль, но все эти пятнадцать лет каждому из нас давала силы жить та... атмосфера, то братство. Мы поняли, что можно жить и творить одновременно. Коля, я знаю, ты пережил такое, что редко кому приходится пережить. И если был в чем виноват, я считаю полностью, слышишь, полностью искупил свою вину. А потому живи с поднятой головой. И не метлой орудуй, а головой своей светлой. Мы тебе поможем. Вот при всех тебе клянусь. Скажи мне, где ты захочешь работать - в школе, в газете, просто решишь сидеть дома и книги писать, - я все инстанции обойду, я всем портновым глотки перегрызу, но ты будешь делать то, что захочешь. Но и ты... помоги нам. Пожалуйста.

Прокофьев. Вам? Войтюк. Именно. Ведь для нас эти пятнадцать лет тоже не сахарными были, ох, не сахарными.

Козлова. Это уж точно. Войтюк. И перестраивались мы по указке сверху, и за трезвость боролись... Филатова. И демократами успели побывать, и красно-коричневыми. Козлова. Вертимся, как белки в колесе - одна половина дня на работе, вторая на огороде. Тетради вечером проверяешь. А завтра все сначала. Филатова. А куда сейчас без огорода? Деньги заработанные - и те не платят. Васильев. У нас платят без задержки, но разве это деньги? Мне получку стыдно домой приносить.

Войтюк. Подождите ребята. Николай Михайлович об этом быстро узнает. Прокофьев. Ты права. К вашей свободе быстро привыкаешь. Войтюк. К нашей... Да не свободны мы. Вот пятнадцать лет назад, пусть совсем на немного, ты сделал нас свободными.

Прокофьев. Я? Не смейся. Войтюк. Ты, театр, Рощина. Мы только сейчас начинаем понимать, что это был за человек... Она не дождалась тебя, Коля, хотя так ждала! Знаешь, я выла как волчица на луну, когда Вера Ивановна умерла. Не только от горя - от обиды за нее и за тебя... И ради нее тоже, Коленька, мы восстановим спектакль. Даже если ты нас бросишь. У меня все.

Все смотрят на Прокофьева. Он очень долго молчит, наконец, говорит. Прокофьев. Хорошую Вера Ивановна себе замену нашла. Она умела убеждать, и ты, Ирина, умеешь. Как после таких слов отказаться? Евграфыч. Друг Тихон, пора наливать.

Прокофьев. Подождите радоваться. Хочу сразу предупредить: репетировать будем каждый день, никаких отговорок про огороды и проводы в армию, как тогда, слушать не буду. Две неявки - и мы расстаемся с эти человеком. Войтюк. Принято.

Прокофьев. Далее. Покажите мне ваши списки. (Смотрит). Что, и Дикой в строю? Васильев. А куда мой тезка денется? Он у нас как огурчик. Прокофьев. Катерина - Софья? (Смотрит на Лазукину). Ты об этом знала? Филатова. А чем тебе наша Катерина не нравится? Глядишь, еще один талант откроется.

Самсонов. Коля, мне кажется на самом деле отличная замена. Во-первых, яблоня от яблони, а во-вторых, чисто внешне Софья Викторовна и сестре фору даст. Войтюк. Чья бы корова мычала.

Прокофьев. Говоришь, яблоня от яблони? Софья. (Тихо). Мы на разных яблонях росли... Я знала, что Ирина Леонидовна затевает и очень хотела, чтобы ты согласился. (Ко всем). Если меня утвердят на роль, не уверена, что сыграю хорошо, но буду счастлива быть вам полезной. Евграфыч. Речь не девочки, но жены. А ты, Михалыч, или продолжай или заканчивай, а то водка теплой становится.

Прокофьев. Кабаниха - Козлова? Нет, Нина Ивановна, ты просто идеальная и неподражаемая Феклуша. Будем считать, что Кабанихи у нас пока нет. Войтюк. Коля, а может, Нина Ивановна попробует? Вера Ивановна смогла, и она сможет.

Прокофьев. Еще раз повторяю, мне Козлова нужна как Феклуша. Без ярких эпизодических ролей спектакль никогда не получится... И самое главное, что я хочу сказать: мы не будем восстанавливать ту "Грозу". Войтюк. Не будем?

Прокофьев. Это вы можете сделать и без меня. Не обижайтесь, но мне не интересно то, что однажды уже было сделано. Тем более, мы все стали другими, одни в большей, другие в меньшей степени, но другими. Евграфыч. Что же мы будем делать в таком случае? Прокофьев. Ставить новый спектакль. Без греческих мантий и лучей света в темном царстве.

Евграфыч. Но мы тогда говорили, что для вечности даже сто лет - один миг. Что, пятнадцать лет прошло и все заново?

Самсонов. Эх, Евграфыч, для вечности сто лет - миг, а для человека пятнадцать могут стать вечностью.

Прокофьев. Стоп, ребята. Обо всем этом поговорим на репетиции. Сейчас я спрашиваю вас: вы согласны рискнуть?

Войтюк. А чем мы рискуем, Коля? Конечно, согласны. Прокофьев. Чем рискуем? Каким был бы день, если бы Господь не различал цветов? Какой была бы наша жизнь, не будь в судьбе каждого из нас "Грозы"? Но, пожалуйста, не забывайте: мы тогда были молоды. И про древнюю мудрость не забудьте: в одну реку нельзя войти дважды. Вот чем мы рискуем. Войтюк. Это не риск, Коля, это наш шанс.

Прокофьев. Шанс? Что ж, об этом я не подумал. Васильев. Ребята, я знаю, почему мы поставим этот спектакль! Евграфыч. Постановщик, ядрена вошь!

Васильев. Молчи, старик. Ребята, если мы выйдем на сцену, значит, нас не сломали, понимаете? Ни жизнь эта треклятая, ни время - непонятно какое. А люди придут, посмотрят... И мы... мы им силы дадим, понимаете? Евграфыч. Давальщик, ядрена вошь!

Самсонов. Постой, Евграфыч, он правильно говорит. Не очень складно, но верно. Так только сердцем можно говорить...

Васильев. Спасибо, Петр. Да Евграфыч и сам все понимает. И лучше меня скажет об этом, только не мне или тебе, а дубу нашему одуевскому. А я хочу громко. Михалыч, веди нас! Не поверите, я себя панфиловцем почувствовал. Велика Россия, а отступать некуда - позади Москва.

Евграфыч. Надо же, панфиловец... Прокофьев. Евграфыч, не смейся. Помнишь, наш разговор о закусочной? Будем считать, что для Сергея "Гроза" - такой же рубеж. И вообще, у каждого человека в жизни есть свое Куликово поле или разъезд Дубосеково. И свой выбор: выстоять или сдаться - третьего не дано... Все, достаточно слов. Будем пировать. Войтюк. Правильно. Давайте праздновать. За твое возвращение, Николай. Прокофьев. За наше возвращение.

Картина третья.

Городское кладбище. Тишина. Поют птицы. У одной из могил сидит Прокофьев. Прокофьев. Ну вот, мама, и поговорили. Завтра приду опять. Николай Михайлович кланяется и поворачивается, чтобы уйти, но тут замечает Лазукину, тихо подходящую к ограде.

Лазукина. Здравствуй, Коля. Я так и знала, что увижу тебя здесь. Прокофьев. Здравствуй. Прекрасно выглядишь. Лазукина. Спасибо. Скажу честно: удивлена. Ты тоже совсем не изменился. Прокофьев. Вот видишь, какие мы с тобой молодцы. Ну, ладно, пока... Я пошел. Лазукина. (Ошарашено). Как - пошел?! Ты даже не хочешь со мной поговорить, узнать, хотя бы из вежливость, как я жила все эти годы. Прокофьев. Здесь место такое, Тамара... особенное. О суетном говорить как-то не хочется. Даже из вежливости. С мужем твоим мы уже общались. Лазукина. Он мне передал ваш разговор, и я хотела бы... Прокофьев. (Перебивает). Вот видишь, кое-что друг о друге мы знаем. А вежливость здесь не при чем. Жизнь научила меня одной простой вещи: чем меньше знаешь, тем лучше себя чувствуешь.

Лазукина. Я хотела бы прояснить некоторые моменты. Прокофьев. О, Господи! Мочи мочало - начинай сначала. Тома, Тамара Викторовна, не надо больше ничего прояснять. Мы с Виталием Сергеевичем все, что надо и не надо, друг другу сказали. Достаточно.

Лазукина. Хорошо, пусть будет по-твоему. Но я не поверю, что тебе не интересно узнать о том, как сложилась моя жизнь.

Прокофьев. Тамара, дорогая, весь Одуев знает об этом. Это во-первых. А вовторых, ты еще молода, а потому говорить о том, что сложилось, что нет - еще рано. Всего хорошего. (Поворачивается, чтобы уйти). Лазукина. (Растеряно). Понятно. Коля, а мне спросить тебя можно? Соня говорит, что вы репетируете "Грозу".