Магдалена широко раскрыла свои ярко-зеленые глаза.
– Моей… моей непорочности? – квакнула она. Потом, когда он подошел поближе, она выхватила у него пергамент. – Я сама умею хорошо читать. – Она развернула его и быстро просмотрела глазами содержание. Официально подписанный, скрепленный печатью пергамент подтверждал факт, что ее девственная плева разорвалась в результате падения с лошади. По закону, она по-прежнему была девственницей, подходящим товаром для брака.
На миг глаза ей заволокла мерцающая тьма. Чем обернулась для нее эта безрассудная проделка? Сейчас отец наверняка поспешит выдать ее замуж за какого-нибудь мерзавца, пока ее не обвинили в том, что она лишилась невинности. Ничего удивительного, что ее мучила жестокая боль при малейшем движении бедер.
Бенджамин изучал ее выразительное бледное милое лицо, в котором светился ум.
– Это не конец света, донья Магдалена, – мягко сказал он. – Вам повезло, что я видел, как вы упали, и что я непосредственно ухаживал за вами. Вас никто не будет расспрашивать о том, что случилось. Моя репутация врача защитит вас.
Благодарю вас, но боюсь, что этот случай только укрепит решение моего отца выдать меня замуж. – Она снова посмотрела на пергамент.
Зная о распутной репутации доньи Эстреллы, Бенджамин почувствовал, что смог бы понять доводы Бернардо. И все же эта девушка была молодой и неиспорченной.
– Как вам удалось научиться читать? Улыбка стерла печаль с ее лица, и оно засветилось гордостью.
– Меня учили кастильскому и латыни учителя моего брата. – Ее глаза устремились на том, лежащий возле стула Бенджамина. – Я бы хотела выучить арабский, но сейчас это не одобряется.
Бенджамин вздохнул:
– Более чем не одобряется: святая палата видит в этом признаки ереси.
– И тем не менее вы читаете на нем, – признала она.
– Я читаю медицинские трактаты по особому разрешению короля Фердинанда. Не думаю, что они заинтересовали бы вас, – сухо добавил он.
Щеки Магдалены порозовели: она вспомнила написанные по-латыни медицинские книги, которые читала почти год назад.
– Меня интересует многое, особенно искусство врачевания. Скажите мне, это правда, что есть женщины-еврейки, которые умеют лечить?
Бенджамина заинтриговала эта простодушная девушка.
– Да, уже много веков. Мавры не позволяли мужчинам-врачам осматривать женскую половину их семей. Эти ограничения привели к тому, что из женщин стали готовить целителей. Я не думаю, что вам подошла бы такая профессия.
Магдалена вздохнула:
– Думаю, нет, но меня интересует гак много всего, а библиотека отца настолько мала… – Она стала нервно перебирать пальцами льняную простыню.
– Я прикажу вашей служанке Миральде принести вам столько книг из моей библиотеки, сколько вы пожелаете прочитать. Она ожидает вас за дверью.
Так началась необычная дружба между пожилым врачом я шестнадцатилетней девушкой.
На следующий день Магдалена достаточно поправилась для того, чтобы вернуться в городской дом родителей. Она была нагружена томами из фамильной библиотеки Торресов. Кроме книг она взяла с собой медицинское удостоверение, а также обещание Бенджамина не сообщать ее отцу о подробностях и характере ее травмы. Она сама решит, когда и кому раскроет природу своей дефлорации и таким образом избежит угрозы поспешного брака с каким-нибудь ужасным типом, вроде престарелого супруга Марии.
– Говорю тебе, Бенджамин, мне это не нравится. Семья Вальдесов близка к инквизиции, – сказала Серафина с волнением.
Бенджамин обнял ее, и они вместе пошли к воротам дома их друзей. Они обедали с семейством Руизов, такими же новыми христианами, как и они сами.
Магдалена совершенно не похожа на отца или мать. А, да, – поморщившись, сказал он, – я слышал дворцовую сплетню про донью Эстреллу, которая, я уверен, уже просочилась в Севилью. Девушка обаятельная и умная. Она выросла без внимания родителей, ее воспитывали слуги и учителя. Она одинока, Серафина.
Тем больше причин остерегаться. Если она привяжется к нашему дому, она сможет неумышленно выболтать что-нибудь доминиканцам – друзьям своего отца. Ты сам понимаешь, как мало надо для того, чтобы обвинить новообращенного христианина в приверженности иудаизму.
– Ну что ты! Мы регулярно посещаем мессы и воздерживаемся от употребления мяса по пятницам. Что еще от нас требуется? Ты расстроена потому, что близится день высылки, а наш сын отплывает с генуэзцем.
– По крайней мере, Аарон будет в безопасности, – о, я должна называть его Диего, а не Аароном! Вот видишь, наши имена выдают нас. Я боюсь, что даже у стен есть уши, и дочь крестоносца… – Серафина провела рукой по своим засеребрившимся волосам, приглаживая их под обильно украшенным вышивкой головным убором, – Когда это кончится. Бенджамин? Когда?
Проскакав по юроду, Аарон Торрес остановил лошадь возле дворца Торресов, отдаваясь приветствию теплого золотого солнечного света и сладкому журчанию ручья во внутреннем дворике.
– Скоро я буду далеко в море. Мне будет не хватать этого дома, – шепнул он андалузцу, принуждая себя не думать, как он соскучится по родителям, Анне и ее маленькой дочери. Воспоминания о прощании с Руфью и Исааком чуть не разбили его сердце.
Глубокая печаль всколыхнулась в нем, когда он припомнил последнее прощание на той, лишенной растительности горной дороге высоко в Пиренеях. Но, по крайней мере, его дядя и тетя были в безопасности и отправились дальше, сохранив многое из своего добытого тяжким трудом золота. И все же десяткам тысяч других евреев так не повезет. В середине июля, за неделю до окончательного срока изгнания, они забили дороги потоком человеческих страданий, что протянулся с высоких плато Кастилии до скалистых мысов Каталонии. Аарон видел купцов и банкиров, врачей и опытных торговцев, которых насильно заставили продать за жалкие гроши бесценные фамильные сокровища, тысячи акров земли, величественные дворцы и чистокровный домашний скот.
В Лериде он видел торговца шерстью, который продал свой склад менее чем за тысячу мараведи, что, насколько знал Аарон, едва хватит ему, чтобы оплатить дорогу из Барселоны в Неаполь в утлом, источенном червями суденышке. Наиболее удачливые занимали более высокое положение – те, кто прагматически смотрели вперед. Некоторые евреи верили, что монархи нагонят их из старинных домов, но большинство теперь горькой ценой платило за свои сомнения.
Он спешился; полуденная жара была невыносима. Конюх взял андалузца и повел к конюшне, чтобы хорошенько вычистить прекрасное животное. Аарон вошел в тень просторного внутреннего дворика, и вдруг на ею лице промелькнула широкая улыбка. Мама всегда сердилась, когда он делал это ребенком, но сейчас – как он мог устоять перед фонтаном? Он скакал через Арагон и Кастилию, далеко на юг Андалузии, проводя целые недели в седле. Под складками одежды его влажное от пота тело покрывала пыль. Аарон отстегнул пояс, на котором висел меч, и со звоном уронил его, затем отбросил накидку и стал стягивать рубашку с широких мускулистых плеч. Он опустился на колени перед фонтаном и окунул голову в прохладную искрящуюся воду.