Читать интересную книгу Рассвет над Москвой - Анатолий Суров

Рыжов А. Идите!

Трактористы расходятся.

Игорь (почтительно). У вас совсем по-фронтовому, Алексей Силыч! По армейскому уставу действуете?

Рыжов А. А как же! Зачем ценный опыт забывать! (Обнимает Игоря и Саню за плечи. Шагают втроём по комнате.) Хорошо сделали, что пожаловали в наш агроград. Правда, у нас тут не академия художеств, но кое-что для вас найдётся. Первым делом познакомлю вас с тёщей Аглаей Тихоновной. Знаменитой была рукодельницей! Должна бы уж вернуться с фермы. (Стучит в соседнюю комнату.) Дома вы, Аглая Тихоновна?

Входит Аглая Тихоновна, старая женщина с лицом, напоминающим рублёвские лики, — высокий лоб, прямой и умный взгляд, тонко очерченный рот. Поклоны.

Молодым людям любопытно поглядеть на ваше рукоделие. А я по хозяйству распоряжусь. Жену-то разве дома застанешь? (Выходит в соседнюю комнату.)

Аглая Тихоновна. А вы кто будете?

Саня. Мы текстильщики.

Аглая Тихоновна (певуче, неторопливо). Да, ткали мы во время оно. Из рода в род семья наша всякими рукоделиями славилась. И я художничала, умела. Да ведь, думаю, нигде теперь этим баловством не занимаются. (Достаёт из резного шкафа и раскладывает на столе перед Саней и Игорем чудесные материи. На них сказочные древнерусские рисунки, напоминающие резьбу на старинных ларях, палехский лак.) Съездят в город, купят чего надо, — дело с концом. А у нас-то, под Москвой, и подавно древнее творчество перевелось.

Саня (взволнована). Да ведь песни старые не забыли! А ткани ваши — те же песни. (Раскладывает снова и снова полюбившиеся ей ткани.) Неужели никому дела до них нет? И никого вы не учите?

Аглая Тихоновна. Учила внучку, да терпенья у неё не хватило. К чему, говорит, мне эти древности, когда город рядом? Съездила как-то в Москву, набрала себе на платье. Гляньте! (Достаёт из сундука свёрток материи, разворачивает.) Работа, правда, фабричная, добротная. Да глаз колет. То ли устарела, нового не понимаю?

Саня (узнаёт ткань «Москвички»). И не думайте. Сама видеть её не могу. (Вновь просматривает рукоделье. Игорю.) Это же такая находка. Но как быть? Ведь это просто так не скопируешь? Как быть, Игорь?

Игорь (Аглае Тихоновне). Вы не могли бы под честное слово дать нам дня на два ваши изделия? Показать в Москве. (Сане.) Я сведу тебя с этими тканями в Академию художеств. Там помогут. Поверите нам, Аглая Тихоновна?

Аглая Тихоновна. О чём говорить, берите. (Свернув в узелок вещи, подаёт Сане.)

Саня. Какая же вы хорошая, Аглая Тихоновна!..

Рыжов А. (возвращается с закусками, вином). А мы и без хозяйки не дураки.

Саня. Что вы, Алексей Силыч! Нам и ехать пора. Спасибо.

Рыжов А. Из агрограда никто ещё голодным не уезжал.

Аглая Тихоновна (заметила водку в руках Рыжова). Ты бы, Алёша, молодым гостям полегче чего предложил. Сколько раз говорила: бываешь в городе, захвати шампанского.

Рыжов А. (сервируя стол). Шампанского? Русским-то людям?

Аглая Тихоновна. Умный человек, а другой раз чепуху городишь. Да ежели бы услышали тебя виноделы, не простили бы.

Рыжов А. (нехотя убирает бутылку). Тоже верно. Вишнёвку свою тащите. Дамская радость. (Приглашая гостей за стол.) Прошу вас, товарищи! Мамаша, угощайте нас как следует! (Наливает рюмки.) За приятное знакомство!

Игорь. За искусниц народных! За Аглаю Тихоновну!

Пьют.

Саня. В стыд вы вогнали меня, Аглая Тихоновна, когда внучкину покупку показали. Сознаюсь: нашей фабрики изделие. Думаете, сами не понимаем, что плохо?

Игорь. Саня хотела новое сделать. И рисунок нашла, и на текстиле попробовали, а результат — нуль.

Рыжов А. (погладив усы, смотрит на Саню пристально). В одиночку воевала?

Саня кивнула головой.

А ты, голубка о конвейере думала?

Саня. О конвейере? На текстильных фабриках, Алексей Силыч, иная система.

Рыжов А. (прерывает её взмахом руки). Я о другом конвейере, о всеобщем! Часто о нём думаю. Ну, так. Допустим, нам, трактористам, требуется доброе сукно. Его фабрика изготовляет. А фабрике требуется наилучшая шерсть. Откуда она? Из колхоза, совхоза. Вот о каком конвейере говорю! Плохая шерсть, — значит, животноводы плохо за скотом ходили. А для хорошего ухода что требуется? Знание, наука. Стало быть, и учёный в этом конвейере участвует. Вот и разберитесь, где начало, где конец этому конвейеру! Улавливаете мою мысль, друзья-товарищи?

Саня. Понимаю, Алексей Силыч. Весь народ в конвейере участвует. И колхозник, и учёный, и рабочий, и, скажем, педагог: он ведь тоже у конвейера стоит!

Рыжов А. (встал, собираясь высказать самую главную, заветную мысль; повысил голос). А теперь подумай: что, ежели каждый, кто у конвейера стоит, поймёт свою задачу и покажет самую наилучшую, самую искусную работу? Что мы тогда получим?

Игорь. Коммунизм! (Пристукнул кулаком по столу.)

Рыжов А. (тихо, спокойно, как учитель, доказавший теорему). Безусловно. (Садится.) Вот с такой точка зрения вы на свою жизнь взгляните. Партия нам такой размах дала! И учит нас наступать единым фронтом! Может, договор заключим? Соревноваться будем? Колхоз с фабрикой?

Саня (смущённо). Вы, Алексей Силыч, наверное, думаете, что перед вами важные персоны, наподобие делегации. Вы ошибаетесь. Я просто работница. Рядовая работница.

Рыжов А. Так оно и есть — самая важная персона. Лицо вполне авторитетное. Значит, по рукам?

Саня протянула руку Рыжову.

То-то же!

Занавес

Картина седьмая

В АКАДЕМИИ ЖИВОПИСИ

Кабинет академика Рыжова Иннокентия Степановича — светлая, просторная комната, отделанная деревом. Стенды, мольберты для демонстрации картин. За раздвижными дверьми во всю стену, застеклёнными матовым стеклом, зал заседаний. Сейчас кабинет пуст. Секретарь Рыжова впускает в кабинет через входную дверь Курепина, Игоря и Саню. У Игоря в руках большой альбом, у Сани свёрток.

Секретарь. Можете обождать его здесь, но, право, не знаю, когда академик освободится.

Курепин. Спасибо, мы подождём.

Секретарь вышла. Курепин, Игорь, Саня с удовольствием молча осматривают кабинет.

Люблю свежее дерево… Стругал бы его целый день. (Поглаживает панель.)

Саня. Скажите, Иван Иванович, если бы вы не были партийным работником, какую бы вы профессию избрали?

Курепин (подумав). Сразу не скажешь. (Смеётся.) Мне одной мало. И машины люблю. И столярничал бы с удовольствием. И в музыканты пошёл бы. И хлопцев буйных воспитывал бы, как Макаренко. Всякий труд по мне. Потому и решил стать партийным работником.

Игорь. Это профессия всех профессий!

Курепин. А помнит он тебя, академик-то?

Саня. Ну, вряд ли. Посетил три раза наш кружок, побывал на выставке, разговаривал со мной. Вот Игоря он не только знает — любит.

Игорь (Курепину). Но это не имеет никакого значения. С ним вообще легко говорить. Человек он необычайно простой. Смотрите, какая резьба… (Поставил на одну ножку кресло, чтобы рассмотреть резьбу, и уронил его.) Эх, растяпа!..

На шум из зала заседаний, раздвинув двери, вышел академик Иннокентий Степанович Рыжов. В его внешности нет ничего «артистического» — он скорее похож на ладного мастерового. Широкие крутые плечи, коротко остриженная голова, сильные руки. Носит очки в грубой железной оправе. Лицо в резких, глубоких морщинах.

Рыжов И. Что случилось? А-а, Бобров! Ваши проделки. (Смотрит на Саню, узнаёт.) Вы Солнцева? Учитесь?

Саня. Здравствуйте, Иннокентий Степанович.

Рыжов И. Учитесь, спрашиваю?

Саня. Нет, пока не учусь.

Рыжов И. Хотите учиться? Охотно дам рекомендацию. (Садится за стол, быстро пишет на широком блокноте.)

Саня. Спасибо, товарищ академик. Но мы не за тем. Познакомьтесь, пожалуйста!

Рыжов И. Ах, не за тем! (Закрывает блокнот, кладёт ручку в карман.) Бе-зо-бра-зие! У меня вот здесь (достаёт из кармана маленькую записную книжку) значится: «…ученица десятого класса восемнадцатой школы Александра Солнцева обладает незаурядными способностями…» Вы что же, пренебрегаете своими дарованиями? Думаете, ваше личное дело? Хочу — учусь, не хочу — танцы, пляски? Нет, голубушка уважаемая. Дарования суть народные достояния. Вам ясно? Нет, неясно. Слишком молоды, потому неясно. Никто вам не позволит манкировать своим общественным долгом. А впрочем, что мне с вами-то говорить? Давайте-ка телефон ваших родителей. Безобразие!