шатает
лбами стукаемся о стёкла
то ль стемнело а то ль светает
вот уж с другом по полю мчимся
вот и в небесах электричка
по одной ещё подкрепимся
пусть в карманах и нет налички
уж без транспорта ввысь явившись
бога видим он машет ручкой
мы за бороду ухватившись
…вдруг жена на пороге: взбучка
* * *
МИХАИЛ ГУНДАРИН
Сонная моя рука
Скользит по твоей руке
Со скоростью катерка
На августовской реке.
Падающая звезда,
Ослабевшей пращой
Брошенная сюда,
Медленнее ещё.
Первые облака
Будут нежны, легки —
Утренние берега
Полуночной реки.
ВЛАДИМИР БУЕВ
Рука, облака, река —
Рифма везде звучит.
Чувства из катерка
Выдавить — дефицит.
Значит, опять звезда.
Значит, чего-нибудь.
Еле ползёт рука.
Хочется газануть.
Скромно сижу и жду.
Чувство зову любви.
Рою словес руду,
Но все слова мертвы.
Где ты, романтика?
Мне извинительно.
…Ты ж руку франтика
Берёшь решительно.
* * *
МИХАИЛ ГУНДАРИН
Письмо
Двадцать девять коротких слов,
и ещё одно, сверх программы.
Слишком мало для книги снов,
слишком много для телеграммы.
Но достаточно для письма,
завершающего десяток
обещаньем свести с ума,
или просто сменить порядок
ожиданья даров простых,
предвкушенья большой награды…
Слишком частой для остальных,
слишком редкой для тех, кто рядом.
ВЛАДИМИР БУЕВ
В грёзах
Подсчитал слова, как педант.
Ровно тридцать. Изъять какое?
Слово каждое — что глава.
Слово каждое — ключевое.
Говорят: в телеграмме текст
слишком длинен — словцо сверх штата.
Безусловный во мне рефлекс:
сразу хочется крыть всех матом.
Так и сделал: дары понёс
всем, кто рядом и кто далече.
Слава Богу, всё утряслось:
сон прервался — не покалечен.
* * *
МИХАИЛ ГУНДАРИН
Чу — спутник пролетел!
Оседлая звезда,
ну что ты предпочла своей свободе?
Пастуший посох, пыльные стада,
да дудочку, да пять простых мелодий,
где первая «Пора на водопой»,
вторая — «Сбор командного состава»,
«Опасность — третья — будет славный бой!»,
Четвёртая — «Чужак, грядёт расправа».
И, наконец, томительная трель,
которая и манит, и тревожит —
«Я вижу цель! Вперёд, я вижу цель!»
А, в общем-то, все пять одно и то же.
А, в общем-то, и твой фатальный дрейф
индифферентен лишь до слов отказа —
а там посмотрим, феникс или блеф,
а там решим, возмездье или разум.
ВЛАДИМИР БУЕВ
Свобода для звезды
возможна лишь со мной.
Я из богемы и
способен дать свободу.
Твой выбор мелок: хулиган тупой —
тюрьма душе и поклоненье сброду.
Там жарят спирт, но не стихи поют.
Там мат на мате матом полирует
(не трёх- пятиэтажный неуют).
Там с дамой не флиртуют, а лютуют.
А в общем-то один и тот же чёрт:
что я, что кто другой — оно едино.
Познала ты число такое орд,
что все мужчины для тебя — овчина,
не стоящая выделки земной.
Но ведь и вас таких вокруг — что грязи.
Дрейфуй, блефуй, кажись себе звездой.
Мой возраст не таков, чтоб быть в экстазе.
* * *
МИХАИЛ ГУНДАРИН
Этак блесни и так
в пятом слове с конца,
многоугольный знак,
иероглиф Дворца.
Выпяти белый лист:
подтолкни изнутри.
Был он безмолвен, чист —
нынче поговорим.
Если захлопну том,
не исчезай во тьме,
бегай с гурьбой, гуртом,
но откликайся мне.
Буква моя, двойник!
Научилась душа
говорить напрямик,
отвечать не спеша.
ВЛАДИМИР БУЕВ
Сесть я готов на трон
в зале тронном, как царь.
Выпил, впадая в сон,
не один я стопарь.
Чтоб престол Хуанди
негой согрел меня,
ты на колени пади
и полежи полдня.
Так покайфую я,
целый освоив том.
Из огня в полымя
я гарцую умом.
Кто ты в моих руках?
Дева иль книжица?
Буква-мираж в глазах?
…Пыжится ижица.
* * *
МИХАИЛ ГУНДАРИН
Книжку «Правила жизни в саванне»
как-то ночью, задумчив и пьян,
я листал в остывающей ванне
(помню, в частности, клич обезьян
«акакАчча-угИрру-игИрру»,
что-то вроде «вперёд, командир!»).
Я забыл ту чужую квартиру
как и прочую сотню квартир,
где для нас открываются краны
и по трубам течёт благодать…
Основное из правил саванны —
никогда в неё не попадать!
ВЛАДИМИР БУЕВ
Обожаю я нежиться в ванной
(где тьма тьмущая гурий живьём).
Да, я спутал нирвану с саванной,
как и райские кущи — с хламьём.
Обожаю я сонмище гурий,
но вокруг обезьяны кружат.
Организм от таких бескультурий
вместо рая отправится в ад.
Мало водки в желудке, похоже.
Смог же в сотне я прежних квартир!
Благодать жертвы требует тоже.
…Но сегодня я — чур! — дезертир.
* * *
МИХАИЛ ГУНДАРИН
Сердце
Чёрным и белым написано: «двадцать пять лет».
Что расстилается, то и под стать утюгу.
Нам было меньше, но мы уже знали секрет
И уцелели на самом февральском снегу.
Всё, что прошло мимо этих припудренных глаз,
было свободно остаться в зрачках ледяных.
Эта свобода и лечит, и мучает нас,
но не свободой, а сердцем узнаешь своих.
Оптику мутной зимы разобрав по зерну,
линзу исправив, приладив надёжный прицел,
заново видишь: совместную нашу вину
может судить только тот, кто заполнит пробел.
ВЛАДИМИР БУЕВ
Круть на заборе! Написано несколько слов.
Что расстилается — вовсе не то же, что льстец.
Тайны познав, мы на снежный ступили покров.
Не перенёс бы собачьих морозов юнец.
Эти глаза о свободе молят и вопят:
те и другие, и третьи, чтоб сердце взорвать.
Что эти пудра и лёд с мужиками творят!
Будто на кол насадили меня умирать.
Зёрна посеяв зимой, соберу урожай
летом иль даже весною: прицел подберу.
Ниши, пробелы, лакуны и дыры пускай
ма́нят иль даже маня́т перед сном детвору.
* * *
МИХАИЛ ГУНДАРИН
проходя как рябь по воде
(вот именно: проходя
как весенний грипп), не у дел
оказываясь, дитя,
зачитай мне сводки простых обид
немудрёный кодекс нашей любви
посмотри наверх, сделай вид,
по горячему оборви
ВЛАДИМИР БУЕВ
весь список выкати зараз
своих обид-претензий,
публичным сделаем показ
белья и ждать рецензий
начинаем прямо с минуты сей,
вспомним, что бельё у нас есть грязней,
потому намного модней,
для людей ещё горячей.
* * *
МИХАИЛ ГУНДАРИН
Люблю октябрьские аллеи
С листвою мокрой под ногами!
В те дни, когда асфальт темнеет,
Твой рыжий плащ похож на