Она продолжала тихо смеяться.
— Осторожно, сейчас тот поворот.
— Тогда вечером в реанимационной приемного покоя вы произнесли "крутой поворот". Как в известной пьесе. Помните?
— Да? Не помню.
— Вы ведь снова будете внедряться?
— Обязательно.
Обдавая отраженным шумом, пронеслись мимо какие-то темные строения. Свет фар выхватывал две черные стены леса по краям шоссе.
— Я хотел бы услышать о вас. И помогать, чем смогу.
Левин не мог уже представить свою жизнь без этого.
— Спасибо, Иван Петрович. Только случиться это может, не скоро.
— Вы хотите сказать, что я могу и не дожить до этого?
— Просто поиск объекта внедрения должен быть очень тщательным. Нам нельзя снова просчитаться.
— Жаль, если долго. Я привык к вам… — И поспешно добавил, словно разъясняя: — К нашим разговорам, к мыслям о вас, почему-то очень близких мне существах… — И спокойнее продолжал после паузы: — Иногда я думаю, что человечеству, мающемуся неудовлетворенностью, необходимо всеобщее и стойкое увлечение чем-нибудь значительным, действительно очень важным. Человек без решения больших и трудных задач деградирует. Все те же эмоции. У людей есть очень глубокое чувство — честолюбие. Наверно, каждый должен как-то реализовать его. И чем больше людей получит такую возможность, тем меньше будет неудовлетворенных и больше счастливых. Именно это наблюдалось в тяжелейшие годы нашей революции: малограмотный народ, в голод, среди смерти, косившей тысячами, преодолел войну, интервенцию, разруху…
— А вы?
— Хм. Я — хирург. "Дело верно, когда под ним струится кровь". Каждая задача — наиважнейшая… Но знаете, мне кажется, что только сейчас во мне пробудилось тщеславие, в котором, однако, главное — не наружное, видимое, а внутреннее возвышение. — Левин нервно усмехнулся. — Вы сделали меня лучше, что ли, моложе…
Некоторое время ехали молча. Потом Катя, повернув к Левину лицо, спросила:
— Вы привыкли к Кате?
— Наверное.
— Это серьезно?
Он снова усмехнулся:
— Скорее смешно.
— Вы сами не знаете, какой вы славный, Иван Петрович.
В ее голосе сейчас он не уловил ничего, кроме земной женской теплоты, и сказал, будто шутя:
— Как вы это можете оценить, Великий Разум?
— Я в этой оболочке не один год — обратная связь! — так же шутя ответила Катя.
Опять довольно долго ехали молча, потом Катя сказала:
— На сороковом километре свернете направо, там будет дорога.
— А, я знаю ее. Там отличные грибные места.
Старый мотор чихал и кашлял от напряжения на давно не грейдерованном проселке.
— Приехали, — наконец сказала Катя. — Вот здесь, где дорогу пересекает линия высоковольтной передачи.
Левин остановил машину, выключил свет. Темнота навалилась на них, а потом стала медленно отступать. Лес поодаль стоял черной стеной, и синела над ним полоса чистого неба.
— Ну вот и все, — тихо сказал Левин. — Что еще требуется от меня?
— Больше ничего. Спасибо. — Катя пожала его руку, все еще лежавшую на руле.
Утопая по щиколотки в жидкой грязи, он обошел машину и помог Кате выйти.
— Можно мне проводить вас?
— Идемте.
Метрах в трехстах от дороги, в старом обвалившемся окопчике, прикрытый, как показалось Левину, дерном, лежал какой-то круглый, не очень большой предмет.
— Вам лучше отойти, Иван Петрович. Еще раз спасибо. Прощайте.
— До свидания…
Они пожали друг другу руки, и Левин отошел на десяток шагов. Катя встала на колени в окопчике рядом с едва различимым с того места, где стоял Левин, предметом, привалилась к брустверу и замерла. Потом Левину показалось, будто серая тень прошла по Катиному лбу. Лицо ее довольно отчетливо белело в полумраке. Он напряженно вглядывался в лежащее на земле тело… Иван Петрович судорожно смежил веки. И в этот момент воздух словно бы качнулся. Показавшийся Левину незнакомым срывающийся голос закричал:
— Катастрофа! Катастрофа-а!..
Затем последовал дребезжащий звук, будто о землю ударился проржавевший предмет. Левин вздрогнул и открыл глаза. Катя лежала на бруствере, охватив голову руками, и раскачивалась из стороны в сторону. Над черными кустами, над грязной дорогой поднимался в темно-синее небо, рос тоскливый звериный вой:
— У-у-у-у-у, и-и-и-и-и-и!..
Холодея, Иван Петрович ринулся к Кате, споткнулся обо что-то и упал руками вперед в грязь. Поднимаясь, увидел под ногами таз, весь в дырах. И сразу вспомнил его: совсем недавно, в сентябре, собирая здесь грибы, он наткнулся именно на него. Еще удивился тогда — откуда тут, вдали от всякого жилья, таз, не с войны ли?.. Ведь и Катя могла видеть его здесь прежде! Конечно…
Иван Петрович помог Кате подняться. По грязному, искаженному до неузнаваемости гримасой отчаяния лицу ее текли слезы. Он никогда не видел таких слез: два нескончаемых ручейка из широко открытых безумных глаз. Она больше не кричала. Дрожа всем телом, Катя вначале отталкивала Левина, однако ноги плохо держали ее, в конце концов она обхватила его за шею. Он дотащил ее до машины, втиснул на заднее сиденье. Она рыдала, вся обмякнув. В темноте салона в ознобе стучала зубами.
Левин стоял у машины, держась за отворенную дверцу. Его самого била дрожь. Тряслись руки. Какая нелепость! Как могла так одурачить его эта несчастная! Старый романтичный болван… Больная женщина продолжала плакать, до него доносились ее судорожные всхлипывания. Необходимо было что-то предпринимать. Он вспомнил о снотворном. Левин включил свет в салоне, разыскал его и заставил Катю выпить три таблетки, давая запивать дистиллированной водой. Весь этот год он возил в машине дистиллированную воду, так как старый аккумулятор стал выкипать. Вот, забыл в машине снотворное, вода… Воистину нет худа без добра, суеверно думал Левин.
Через полчаса Катя заснула. Все это время Иван Петрович сидел рядом, глядя ошалело через открытую дверцу на черную стену леса, умерял волнение и нестройно обдумывал ситуацию.
Строго говоря, он совершил должностное преступление. А если не строго — какой-то необъяснимый выбрык старого мерина, которому приснился детский сон. Да ведь и не мерин он! Помилуйте, люди добрые! Обманулся на загадочном и неведомом. Все эти инопланетные разумы, фантазии — зачем, что значат?.. И главное — умная женщина. Остерегался ведь всегда. Если неумная способна на такие повороты, в какие ни один нормальный мужчина не впишется, чего уж ждать от умной, да еще ненормальной?
Ну-с, ладно, сейчас нытье — совершенно пустое занятие. Что делать с Катей? Везти ее назад в больницу невозможно. Им сейчас нельзя, наверное, вообще появляться в городе такими вот, похожими на пьяниц из грязной лужи. А в хирургическом отделении ей и вовсе делать уже нечего: через два-три дня все равно выписали бы. Получается, и преступления он не совершал. Конечно, старый дуралей, теперь самое время именно это обсуждать…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});