Читать интересную книгу Последняя любовь лорда Нельсона - Генрих Шумахер

Но народ верил этой клевете. Как парижская чернь верила слухам о Марии-Антуанетте и Луизе Ламбаль. Если бы к власти пришли эти лаццарони, высшее наслаждение которых — мучить невинных животных, они бы сделали с Эммой то же, что парижане с Ламбаль. Они бы с песнями понесли по улицам на пике голову Эммы…

Не сказав ни слова, презрительным жестом Мария-Каролина отодвинула в сторону книгу лжеца. Она — королева, дочь Марии-Терезии, она выше сиюминутного мнения толпы. Эмма же, напротив, жила в этом настоящем, ей приходилось непрерывно отстаивать свое положение, защищаясь от явных и скрытых нападок. Об этом Мария-Каролина как будто и не думала!

Был уже поздний вечер, когда дежурный камергер доложил о прибытии правительственного курьера Феррери. Мария-Каролина удивленно взглянула на него:

— Феррери? Разве он не в Перзано с королем?

— Он прискакал оттуда с письмом к вашему величеству.

Удивление Марии-Каролины росло. Подумав мгновение, она приказала впустить Феррери.

Феррери вошел, разгоряченный быстрой ездой. Нетвердым шагом направился к Марии-Каролине, остановился на приличествующем расстоянии, медленно открыл свою курьерскую сумку. Эмма поймала его быстрый, беспокойный взгляд. В ее голове мелькнула мысль. Фердинанд не знал, что она собиралась подготовить Марию-Каролину. Не написал ли он королеве то, о чем не посмел сказать ей?

Ее охватил страх. Доменико Чирилло, лейб-медик, определил неровность характера королевы как истерию, следствие многих родов и огорчений. Под все растущим напором забот эта болезнь, казалось, прогрессировала и при резком потрясении легко могла привести к катастрофе.

Когда Мария-Каролина схватила письмо, Эмма упала перед ней на колени:

— Не распечатывайте его, ваше величество! Не читайте его до тех пор, пока я…

— Что с вами, миледи? — спросила уязвленная королева. — И Феррери тоже не в себе.

Сломав печать, она развернула листок.

— Я заклинаю ваше величество, выслушайте меня! Вы спрашивали меня, почему я дважды…

Королева вздрогнула:

— Мария-Антуанетта?

Приблизив письмо к близоруким глазам, она поспешно стала читать, тихо, с трудом произнося слова. Вдруг она остановилась, смертельно побледнела. Страшная судорога сотрясла все ее тело. Она подпрыгнула, как от удара бича, открыла рот, как бы желая крикнуть. Взгляд ее дико блуждал по комнате… Он остановился на Феррери. Она смотрела на него, не узнавая. Потом… Зубы ее заскрипели, тело напряглось, лицо застыло, стало непроницаемым. Уронив письмо, она судорожно впилась в край стола.

Мгновение она стояла неподвижно. Потом вокруг губ появилось подобие улыбки.

— Не будете ли вы так добры, миледи, дать вон тот кошелек с моего письменного стола Феррери? — сказала она голосом, исходившим, казалось, из глубины ее груди. — Благодарю вас, Феррери, за вашу старательную службу королю. Теперь отдохните и завтра возвращайтесь в Перзано. Скажите его величеству, что я благодарю его за внимание и желаю ему доброй охоты.

Милостиво кивнула ему. И когда он покинул комнату, она все еще продолжала кивать, оборотившись к месту, где он стоял. С той же пустой улыбкой. Улыбкой тех, кто рожден королевами.

Потом руки ее ослабли. С душераздирающим криком Мария-Каролина упала на стол, со всего размаха ударившись лбом о дерево. Так лежала она долго, все время испуская на одной ноте страшный вой, который пыталась подавить всеми силами. За стенами к нему, конечно, прислушивались придворные подхалимы.

Этот болезненный звук разрывал Эмме сердце. Обхватив Марию-Каролину руками, она склонилась над ней. Окликала ее по имени, данному ей на ее любимой родине:

— Шарлотта!.. Шарлотта!.. Лотхен!

Мария-Каролина подняла голову, как бы прислушиваясь к далекому голосу:

— Тонерль? — пробормотала она, вдруг заговорив по-немецки: — Mein Tonerl! Mein liebes Tonerl![6].

Она задвигала руками по столу, как бы стремясь найти там другие руки, с любовью протянутые ей навстречу. Коснувшись при этом ножичка для фруктов, она резко вскочила, с ужасом в широко раскрытых глазах:

— Она мертва! Они убили ее! Убили и предали позору!

Диким движением она схватила ножик, словно желая вонзить его себе в грудь. Эмма удержала ее руку. Завязалась безмолвная борьба. Но вот рука Эммы соскользнула, ножик опустился, разрезал ей платье и упал на пол. И тут, словно на этом исчерпались ее силы, Мария-Каролина упала без сознания.

Эмма уложила ее на диван, бросилась в аванзал, велела послать за доктором Чирилло. Потом вернулась к королеве, прикрыв дверь от любопытных глаз. Только теперь она заметила, что была ранена — на груди ее была длинная резаная рана. Она кое-как перевязала ее, застегнула платье и пошла навстречу входившему Чирилло.

Чирилло много лет лечил королеву, знал ее болезни и говорил с ней, как строгий врач с больной, а не как подданный с королевой. Он привел ее в сознание, с помощью Эммы уложил в постель, предписал ей долгий сон, велел, чтобы никто этому не мешал. И так как она, свернувшись в клубок на подушках, с горьким смехом качала головой, он ввел ей морфий.

Он хотел остаться на ночь у ее постели. Но она резко воспротивилась этому. Ее сердило его бесстрастное лицо. Пусть с ней останется только Эмма. Она своенравно настаивала на своем, угрожала тем, что встанет, если он не уйдет. И в конце концов он подчинился ей.

Эмме было велено запереть все двери. Повсюду Марии-Каролине мерещились бледные, угрожающие лица, самый тихий шорох пугал ее. Несмотря на морфий, не приходил сон. Она непрерывно ворочалась на подушках. В полусне ей привиделась отрезанная голова Марии-Антуанетты. И в тот же миг она проснулась в смертельном ужасе, с жутким криком. И только когда Эмма, уступая ее мольбам, легла с ней в постель и крепко обняла ее, она успокоилась, закрыла глаза и, наконец, заснула.

Эмма долго не засыпала. Прислушивалась к дыханию спящей. Раздумывала о странностях жизненных дорог.

Матросская потаскушка с улиц Лондона возвысилась для того, чтобы королева могла спать спокойно…

Она проснулась от легкой боли, пронзившей грудь. Открыв глаза, она увидела Марию-Каролину, стоявшую у кровати и склонившуюся над ее раной. Покраснев, Эмма хотела укрыться, но Мария-Каролина не дала ей это сделать.

— Я помню! — сказала она медленно, с застывшим лицом. — Ты боролась со мной за ножик. И я пролила твою кровь. Дай мне посмотреть на рану, чтобы я всегда вспоминала о ней, если мне вздумается быть неблагодарной по отношению к тебе. Короли быстро все забывают. И хорошо, когда что-нибудь может помешать их забывчивости. Ибо я хочу теперь быть рядом с тобой только человеком, а не королевой. Клянусь головой убиенной! И так, как я сейчас поцелую тебя, буду я служить тебе всегда, когда бы ты ни потребовала этого! — Она низко склонилась и прижала к ране до странного холодные губы. — А ты… эта кровь сделала тебя моим солдатом… И пусть знают убийцы, что женщины умеют владеть мечом, когда оказывается, что этого не могут короли. Вставай, солдат, тебя ждет справедливость!

Не свихнулся ли ее разум от страшных событий этой ночи? Она стояла посреди комнаты, подняв руку, как для торжественной клятвы. На бледном лице горели жуткие глаза, ужасная улыбка обнажила ее острые зубы…

* * *

В тот же день она приказала Актону экстренно собрать государственный суд, куда входили князь Кастельчикала, маркиз Ванни, прокуратор Гвидобальди. Армия шпионов, клеветников, сбиров[7] преследовала всех, кто называл себя «патриотом» и объединялся в тайные общества, чтобы ввести в Неаполе провозглашенные в Париже «Права человека».

Увидев впервые фанатичное лицо Ванни, Эмма содрогнулась. Будет ли меч королевы в руках этого человека мечом справедливости?

Глава десятая

В конце декабря в посольство пришло письмо он Нельсона. Сэр Уильям попросил Эмму прочесть его.

При Тулоне ему изменила военная удача. Против всякого ожидания Наполеон Бонапарт, молодой французский артиллерийский офицер, по происхождению корсиканец, напал на самую укрепленную точку крепости — форт Лекэр, забросал его за короткое время восемью сотнями бомб, вынудил гарнизон отступить. А форт охранял всю гавань. У лорда Худа едва хватило времени на то, чтобы силами Англии захватить морское пространство. К счастью, ему удалось вовремя, еще до отплытия, сжечь большинство захваченных французских кораблей.

Сэр Уильям засмеялся.

— Стало быть, одержала верх программа Нельсона. Захватить и уничтожить, все равно — друга или врага. Ты удивлена? Конечно, и друга! Ведь завтра он может стать нашим врагом.

Она смотрела на него с отвращением.

— А право? Справедливость?

Он притворился удивленным.

— Право? Справедливость? Ах, ты имеешь в виду мою программу! Программу дипломатичного предлога для общественного мнения! Ты думаешь, здесь его не было? Худ конфисковал корабли для будущего его величества Людовика XVII. Тогда он был не вправе сжечь их. Но вот является этот Бонапарт. Он вынуждает Худа убраться оттуда со всех ног. Может ли Худ допустить, чтобы корабли Людовика попали в руки якобинца, врага монархии. Нет, в собственных интересах Людовика он должен спалить их! Прелестный парадокс, а, что? Я понимаю твое чувство, признаю, что этот пожар отдает немного дьяволом. Но такова жизнь. Английскую политику тоже не всегда вершат ангелы. — Посмеявшись своему каламбуру, он стал потирать руки, кивнув Эмме. — Продолжай, ты, маленькая невинность! Что пишет друг Нельсон о планах Худа?