Ему было, вероятно, лет семь.
– Так как же ты увидел меня? – спросила я.
– Я как раз хоронился в траве, когда к тебе подошёл солдат, а потом прокрался за вами.
У него оказался совсем маленький остренький хвостик, который неплохо меня массировал, так что мне вдруг подумалось, что я была совершенно права, уступив его домогательствам, и не могла взять в толк, почему так упорно отказывала ему. Кончик у него был такой маленький и тоненький, с каким я никогда ещё не имела дела, и мне пришла идея, что этому мальчишке, возможно, удастся то, чего безуспешно пытался достигнуть солдат, а именно проникнуть в меня. Поэтому я ухватила его рукой и направила, куда следует. И, видимо, оттого, что меня уже начинал буравить толстый стержень солдата, а также потому, что во мне всё ещё было очень влажно и скользко от его семени, парнишка сразу же неглубоко вошёл внутрь. Теперь я покачивала бёдрами и подавалась навстречу его усилиям, и он действительно почти полностью проник в мою плюшку. Мне, правда, было чуточку больно от этого, но мальчишке дело пришлось по вкусу, и он застучал быстро, точно часовой механизм, а я была слишком горда тем, что сейчас, наконец, совокупляюсь как настоящая женщина, чтобы не перетерпеть боль.
Прошло достаточно много времени, пока парнишка кончил. Он тотчас же вскочил и скрылся в ночи, а я, наконец, поспешила домой. Отец с матерью ужинали в комнате, господин Экхардт лежал в постели на кухне, братья мои уже спали.
Я хотела незаметно проскользнуть мимо господина Экхардта, однако он едва слышно окликнул меня, чтобы я подошла к кровати. Он сунул мою руку под одеяло, и я нащупала его член. После нескольких поглаживаний он встал в полный рост, и поскольку под одеялом господин Экхардт лежал голый, я смогла быстро и обстоятельно исследовать его мошонку, ляжки, короче всё. Однако я не хотела, чтобы он до меня дотрагивался, потому что ещё была совершенно мокрая. Но он прошептал мне:
– Ты не хочешь совокупиться?
– Нет, – сказала я, – не сегодня.
И принялась старательно его оглаживать, чтобы на него поскорей накатило. Он сделал было попытку запустить мне руку под платье, но я от неё уклонилась.
– Что случилось? – спросил он.
– Мальчишки могут услышать… – ответила я.
Но благодаря ощущению, что его горячий, большой хобот возбудился у меня в руке, мной снова овладела похоть, и я больше ни о чём другом не могла думать, кроме того, чтобы он поднял меня своими мощными руками и усадил на свой хобот. Когда же он сделал это, я проворно подобрала вверх платье и стала тереться об эту горячую, толстую штангу. Господин Экхардт даже не обратил внимания, что я была мокрая.
– Ангелочек мой, – говорил он, – сокровище ты моё, – и именно в тот момент, когда на меня так стремительно накатило, что всё тело моё судорожно задёргалось, он тоже брызнул, да столь обильно, что всю оставшуюся ночь я ощущала на сорочке влагу.
Этот день выдался для меня очень богатым на события и стал почти таким же памятным, как тот, когда Роберт научил меня совокупляться по-настоящему и пристрастил к гурманству.
Франц выслеживал госпожу Райнталер, и я тоже вела за ней наблюдение, где только можно, чтобы потом всё рассказывать брату. Я часто видела её у ворот дома, разговаривающей и заигрывающей с различными мужчинами, и всякий раз полагала, что эти мужчины вступают с ней в половую связь. Особенно часто я замечала её с господином Гораком, и как показало будущее, по крайней мере, в данном случае, догадывалась я правильно. Господин Горак был пивным торговцем, он каждый день подкатывал к нашему дому на громадном пивовозе. Тут выгружались и загружались бочки, потому что в подвале находилось пивное хранилище. Господин Горак был крупным, дюжим мужчиной приблизительно тридцати лет, с красным, жирным лицом, маленькими светлыми усиками и гладко выбритым черепом. В ухе у него висела золотая серьга, что мне особенно нравилось. Мне вообще в ту пору господин Горак казался красивым и роскошным мужчиной. Он всегда носил белую пикейную куртку или серый летний костюм, и всегда имел при себе тяжёлую серебряную цепочку от часов, на которой, покачиваясь, болталась тяжёлая серебряная лошадь, что опять же вызывало у меня особое восхищение. Когда я однажды возвращалась домой из школы, госпожа Райнталер стояла у ворот с господином Гораком. На ней была свободно свисавшая кумачовая блузка, не заправленная в юбку. К тому же она была без корсета, и я увидела, как из-под блузки откровенно проступают её крепкие груди, оба полушария отдельно и в разные стороны, и сквозь тонкую ткань можно было даже различить соски. Господин Горак стоял перед ней, облокотившись на воз, и они, смеясь, о чём-то разговаривали друг с другом. Как раз в тот момент, когда я подошла ближе, господин Горак пытался ухватить её за грудь, а она отбивалась, шлёпая его по руке. Он несколько секунд боролся с ней, снова потянулся к груди и сильно сдавил её. Госпожа Райнталер отпихнула, было, его, но он наклонился и сделал вид, будто собирается залезть ей под юбку. Она громко взвизгнула, выставила перед собой руки и снова ударила его, однако при этом совершенно не сердилась. Я неприметно слонялась вокруг и наблюдала за ними, ибо такое поведение, естественно, заинтересовало меня. Я с большим удовольствием подошла бы поближе и послушала, о чём они говорят. Однако господин Горак больше не предпринимал атакующих действий, а завёл, похоже, серьёзный разговор. Потом он исчез в подворотне, и сразу за ним госпожа Райнталер. Я спешно юркнула следом и увидела, как госпожа Райнталер идёт в погреб. Я выждала некоторое время, затем на цыпочках спустилась вниз по подвальной лестнице. Хорошо ориентируясь здесь, я выбрала уголок у кирпичной стены, где заняла наблюдательный пост. С этого места я легко просматривала весь длинный коридор, который тянулся передо мной, в конце него располагалось подвальное помещение, освещенное через спусковой люк и заполненное бочками с пивом. Госпожа Райнталер и господин Горак стояли как раз в центре, они держали друг друга в объятиях и целовались, при этом он приподнял ей блузку, забрался под сорочку и теперь держал её грудь в руке. Это было налитое, белое как молоко и округлое полушарие, по которому теперь, пошлёпывая, бродили красные лапы господина Горака. А госпожа Райнталер, плотно прижавшись к нему и позволяя себя целовать, расстёгивала, как я видела, ему ширинку. Едва получив его хобот в руку, она начала дрожать и ещё крепче прильнула к нему. То был невероятно длинный, тонкий и на удивление белый шлейф. Он был таким длинным, что совершенно заслонил собой руку госпожи Райнталер, настолько высоко он над ней выдавался, и госпоже Райнталер потребовалось порядочно времени, когда она собралась обрабатывать его вверх и вниз по всей длине. Однако то, что он оказался настолько тонким, меня изумило. Господин Горак, который сопел так громко, что даже я могла его слышать, теперь посадил женщину на высокую бочку, извлёк из сорочки и вторую грудь, стал поглаживать и сдавливать обе, а госпожа Райнталер оперлась на стену, и до моего слуха донеслось, как она очень тихо сказала: