Читать интересную книгу Письмо не по адресу - Гортензия Ульрих

Кошмар! Так, кажется, я вынужден прерваться. Папа зовёт меня. Пойду узнаю, чего он хочет. После того, что он пережил из-за меня вчера, нарываться как-то неохота. Но история ещё не закончена. Дальше будет круче. Не хуже, чем в криминальных фильмах. Но об этом позже!

До скорого!

Берри

Отправитель: ПинкМаффин

Получатель: БерриБлу

Тема сообщения: И что дальше?

Что значит «Но об этом позже»?

Давай не темни, рассказывай, что дальше было, болтун ты несчастный!

Отправитель: БерриБлу

Получатель: ПинкМаффин

Тема сообщения: Ночь в тюрьме

Привет, МАКС!

И вот я снова здесь. Ничего страшного, к счастью, не случилось, родители просто хотели ещё раз услышать от меня, что это была лишь дурацкая подростковая проделка и что я не имею отношения ни к чему из того, в чём меня обвиняли полицейские. Иными словами, они хотели, чтобы я их обманул, а они сделали вид, что поверили. Почему я так думаю? Да потому что на здоровую голову они едва ли поверят, что это была лишь «дурацкая подростковая проделка». Но я забегаю вперёд; итак, кошмарное приключение, часть вторая.

Оба полицейских были в гражданской одежде, не в униформе. Они, как и полагается, показали мне свои удостоверения и вежливо попросили следовать за ними.

Казалось бы, всё это должно было меня успокоить — всё-таки представители закона, никакого беспредела. Но не тут-то было. Знаешь, всё происходящее сильно напомнило мне сцену из детективного фильма. Помнишь, как это бывает: комиссар полиции подходит к бандиту, кладёт руку ему на плечо и говорит:

— Будет лучше, если вы проследуете за мной в управление.

Во взгляде комиссара читается гордость: вот так-то! Попался который кусался! Полная победа правосудия.

Можешь не верить, но во взгляде моих полицейских отчётливо читалось то же самое. С той лишь разницей, что я-то не делал ничего из того, в чём они меня подозревали!

В управлении дела пошли совсем мрачно. Мне устроили допрос. Да, ты всё правильно прочитала: мне устроили допрос! Сначала спросили, как меня зовут и где я живу. Какое имя я должен был назвать? Берри Бейзер? Ужас! Я сначала немного повыделывался, но потом назвал своё настоящее имя. Кранц, Берри Кранц. В общем, как ты уже, вероятно, поняла, название нашего кафе — «Кранцхен» — образовано от фамилии (я говорю об этом лишь для того, чтобы ты наконец запомнила мою фамилию).

Ну так вот, следующим делом полицаи потребовали, чтобы я предъявил документы, но у меня, ясное дело, с собой ничего не было. Пришлось назвать им наш адрес и номер телефона.

Но тут вступил в действие закон Мёрфи[18]: если неприятность может случиться, то она обязательно случится! Именно вчера родителей не было дома, потому что они были приглашены на вечеринку по случаю дня рождения моей тёти Лиззи. Вообще-то её зовут Мария-Елизавета, но она терпеть не может этого длинного имени, оно вызывает у неё какие-то кладбищенские ассоциации. Так вот, именно в этот день она пригласила всё семейство в ресторан.

Естественно, названия этого заведения, чёрт бы его побрал, я вспомнить не мог! Так что шанс связаться с родителями пропал. И я точно знал, что мероприятие, на которое они ушли, будет длиться долго. У тёти Лиззи есть два любимых занятия: болтать (точнее сказать, сплетничать обо всех на свете) и есть. Вот почему ни у кого из гостей на её вечеринке нет ни малейшего шанса уйти до тех пор, пока

а) тётя не расскажет каждому всё о своих соседях, друзьях, пасторе и бог весть о ком ещё и

б) пока торжественный ужин, состоящий минимум из восьми блюд, не будет съеден подчистую.

Так что бедным гостям приходится мучиться в корчах до тех пор, пока не явится врач. А это происходит ой как не сразу! В результате кончаются все её именинные вечерники одинаково: у одной половины гостей от переедания начинаются галлюцинации, а у другой — острейшее несварение желудка. Часа в три утра, не раньше, все они, еле живые, валятся на пол от усталости и судорог в животе. Да, вот такая она, наша тётя Лиззи. Хорошо, что её день рождения бывает только раз в году!

Короче говоря, обратиться мне было решительно не к кому. Полицейские поняли это и предложили мне скоротать время, рассказав, что мне нужно было от Хеберлайна и зачем вообще я явился в лабораторию. Я обрадовался тому, что они задали мне этот вопрос, и рассказал, что якобы слышал от одного знакомого об испытаниях, которые там проводятся, и сам захотел увидеть этих свиней, бегущих трусцой по тренажёрам, и всё в том же духе.

Однако выяснилось, что у крепышей из полиции в головах мозгов побольше, чем у горилл из лаборатории. Они не поверили ни единому моему слову! Я уж было подумал, не приплести ли к делу имя твоей поэтической бабушки, но не решился. Как я уже говорил, даже гориллы не поверили, что твоя бабушка звонила в лабораторию и что я явился туда по её поручению, чего уж было ожидать от полицейских.

Потом они принялись меня расспрашивать на разные лады, что я имею против опытов над животными. Я изворачивался как мог, но тут они пригрозили мне таким обвинением, что у меня волосы дыбом встали! Ребята совершенно отчётливо дали мне понять, что подозревают меня в попытке организовать нападение на университет. Теракт. Представляешь? И ещё сказали, что плёнку из фотоаппарата я должен также отдать им. К счастью, в лаборатории я не сделал ни одной фотографии…

Ну и что ты об этом думаешь? Я самый миролюбивый хлебопёк в подлунном мире. Откуда у меня могут быть связи с агрессивными группировками, защищающими права животных? Я был в отчаянии. Пришлось рассказать им всю мою жизнь, с тех пор как помню себя, только чтобы доказать, что ко всей этой воинствующей толпе я не имею ни малейшего отношения. Сразу хочу заверить тебя, что о крысино-макияжных делах я ни словом не обмолвился. Честное слово. Я этим горжусь. К тому же, расскажи я ещё и об этом, они бы наверняка отправили меня в тюрьму «Алькатрас»[19], а то и в дурдом.

И тут меня осенило: ну конечно же, Кулхардт, вот кто мне поможет!

— У меня есть знакомый, он частный детектив, — говорю я. — Так вот, он сможет подтвердить, что я абсолютно чист перед законом.

— Хм, это, надеюсь, будет не старший инженер вашей «бригады»? — с идиотской ухмылкой спрашивает один из полицейских, протягивая мне телефонный справочник.

К счастью, мне удаётся найти имя Кулхардта в справочнике.

— Кулхардт и Липински! Габи слушает! — раздаётся в трубке женский голос.

— Соедините, пожалуйста, с вашим руководителем, — прошу я.

— С Кулхардтом или с Липински?

Может быть, я ослышался?

— С человеком, мужского пола! — срываюсь я. — Не с собакой!

— Одну минуту, пожалуйста.

На линии раздаётся щелчок.

— Да.

— Это герр Кулхардт? — спрашиваю я.

— Это герр Кулхардт? Да.

— Говорит Берри! Берри Кранц! Помните меня?

— Нет.

— Берри Блу, — слышу я свой отчаянный голос.

Полицейские слушают мои вопли, качая головами, но мне в упор не до этого.

— Угу.

— Я звоню вам из полицейского управления. Меня обвиняют в попытке нападения на лабораторию одной дамы, профессора Камиллы Марципан. Здесь, в университете. Но клянусь, я не имею к этому ни малейшего отношения! Мне нужны были кры… накра… В общем, не в этом дело. И я ни в чём не виноват! Пожалуйста, вы могли бы подтвердить, что я — это я? И что я ничего плохого не делал?

— Могу ли я подтвердить это? Нет.

— Но почему нет???

— Почему нет? Потому что я не знаю наверняка, Берри Блу, что ты ничего плохого не делал.

— Но…

— Выкручивайся сам, малыш. Тюрьма тебя чему-нибудь да научит.

Я лихорадочно соображаю, что ему сказать, как убедить его помочь мне.

Щёлк! Кулхардт вешает трубку.

— И? — спрашивает один из полицейских.

— Больше обратиться не к кому, — отвечаю я.

— Очень жаль. Вынужден сообщить, что, до тех пор пока ваша личность не будет установлена, мы вас никуда не отпустим.

Никуда не отпустим! Неслабо звучит, как ты считаешь? Как будто у нас вечеринка или семейный ужин у телевизора. Но речь-то шла совсем о другом: о тюремной камере! Вдобавок эту камеру пришлось делить с пьяным в стельку типом, которого засунули туда, чтобы он протрезвел. Запах перегара, который он выдыхал, был настолько убийственным, что даже волосы на моей голове, которые обычно напоминают связку торчащих в разные стороны штопоров, безжизненно повисли и выпрямились.

Наконец утром, когда я уже совсем отчаялся, решив, что родители отреклись от меня, появился папа, а с ним и долгожданное спасение. Разумеется, папу сначала допросили по всем правилам, но ему удалось всё же доказать, кто я. Он подтвердил, что я боюсь фейерверков, хлопушек и взрывов вообще (и кстати, это правда), так что мне и в голову прийти не могло мысли о том, чтобы взорвать университет… Короче говоря, меня отпустили; перед отъездом папа внимательнейшим образом проинспектировал содержимое своего драгоценного ящика и пересчитал все инструменты. По дороге домой родители не задавали вопросов и большей частью отмалчивались. Я рассказал им, что якобы поспорил с друзьями, смогу ли пробраться в лабораторию. Типа мы заключили пари. Родители выслушали меня, не задавая вопросов. Я так думаю, они боялись спросить меня напрямую и узнать правду, которая могла бы их испугать. Сначала «Клёцки валькирии», потом свиньи на беговых дорожках, а теперь вот ещё и ночь в тюрьме. Может статься, что в интернат скорее отправят меня, а не тебя…