- Ну, это старая песня.
- "Одиссея" тоже старая, а ее читают.
"Господи, - подумал Панарин, - ну не знаю я, что говорить и как держаться... Хоть бы ругала меня, что ли, тюрьмой грозила - а она, как назло, умная и загадочная..."
- Поди ты к черту, - сказал Панарин. - Я пьян, ясно тебе? Или не барахтайся, или иди спать.
Клементина расхохоталась - искренне, без наигрыша. Панарин сердито открыл бардачок. Он так и не вспомнил, чья это машина, но чутье не подвело - там оказалась бутылка чего-то импортного с завинчивающейся пробкой. Стал открывать, порезал палец, но открыл.
- Хватит, дай-ка сюда. - Клементина отобрала у него бутылку. Никогда не пила из горлышка, ну да... - Тим, ты меня боишься?
- Что?
- А разве нет? Ты начал проявлять вполне человеческие чувства. Мечешься вот. Мимоходом совратил глупую девчонку, а теперь мучительно соображаешь, чего от нее ждать. Успокойся. Нечего от нее ждать. Сейчас пойду в ваш кабак и буду сидеть, пока меня не подцепят. Хочешь?
- Не надо, - глухо сказал Панарин.
- Прелестно. Самое смешное, что ты мне понравился, дурак. Я и не думаю тебя жалеть - никакой ты не несчастненький, Богом и людьми обиженный, а просто очень одинокий, заплутавший в соснах дурак. Сосен, правда, не три, а значительно больше, но не в том дело...
- Это машина Бонера, - медленно сказал Панарин. - Но это означает только то, что теперь она - ничья. И ничего больше. Вопреки тому, что о нас понаписано, мы не верим ни в какие приметы-амулеты-талисманы...
- Я знаю. - Клементина положила голову ему на грудь. - Ни во что вы не верите, даже в себе и своем деле уверенность помаленьку теряете... И если ты скажешь, что любишь меня, я не поверю пока ты ни на что такое не способен. Еще предстоит очень долго делать из тебя человека... Можешь обнять, только не очень хамски.
Панарин опустил лицо в пушистые волосы.
В баре гремела музыка, кто-то, как всегда, палил по плафонам, дергались по стенам ломаные тени.
- Нет-нет, - тихо сказала Клементина. - Убери руки, не наглей. Ну выпила, так сразу все можно? - Она высвободилась. - Отвези меня домой.
Ехать пришлось всего с полкилометра.
- Пока, - сказала Клементина, чмокнула его в щеку и хлопнула дверцей. Панарин развернул машину, поехал назад, к бару. Все внутри требовало шалого выпендрежа - и, не снижая скорости, он выпрыгнул, покатился по бетону, ушиб колени и локти.
Осиротевшая машина врезалась в глухую бетонную стену склада, взметнулось гудящее желтое пламя. Панарин выпрямился и, освещенный пожаром, взвыл по-волчьи, подняв лицо к небу, черному и хмурому:
- Господи, ну неладно же что-то, все не так!
Он стоял, покачиваясь, и, ясное дело, не получил ответа с неба, а на земле и внимания никто не обратил ни на его крик, ни на пламя.
Отерев грязные ладони о брюки, прихрамывая, он вошел в бар, где все было, как до его ухода, как десять лет назад.
- Молодец, что вернулся, - сказал Пастраго. - На такую девку не годится лазить в состоянии алкогольного опьянения. Ты запомни, что эта киса - луч света в темном царстве души твоей. Может, человеком станешь - во всех смыслах.
- Ну кто ты такой, гад? - тоскливо спросил Панарин.
- Тебе мандаты показать?
- Задницу ими подотри.
- Кожа жесткая. Натуральная. Не подойдут, - серьезно сказал Пастраго. Не бери в голову, Тим. Я не дьявол и не колдун, не экстрасенс даже. Я из Таганрога, папа - грек Бонифаций, рыбку ловил, мама - русская Надя, фельдшером работала. Ныне оба на пенсии, хоть на домик им заработал... Слушай, почему вы вбили себе в голову, что вы такие уж закрытые и высокосложные? Свежему человеку просвечивать вас донельзя легко, простые вы, как сибирские валенки...
- Ты в самом деле пил?
- Еще как! Все было когда-то, было, да прошло... Остался бывший незаурядный психолог средних лет: третья стадия алкоголизма, ящик с дипломами, кембриджской мантией да десятком орденов - даже бурундийский есть. Я у них там в славные шестидесятые вылечил короля от сексуальной меланхолии, вручили самый высший, с тарелку размером. Если перевернуть, вполне окрошку наливать можно. Как-то по пьянке попробовал - ничего, подходяще... - он по-бабьи подпер щеку ладонью и заголосил:
Лондон - милый городок,
в нем - туманный холодок.
Профьюмо, министр военный,
слабым был на передок.
Он парады принимал
и с Кристиной Киллер спал...
- А завтра у нас свадьба, - сказал Панарин. - Событие для Поселка поистине уникальное...
Знаю. Вышло так оно само
спал с Кристиной Профьюмо,
а майор товарищ Пронин
ночью спрятался в трюмо...
- Хватит! - рявкнул Панарин. - Вам же страшно! Вам очень страшно себя, Варфоломей!
- Ага, - сказал Пастраго. - И тебе тоже.
- Да нет, что угодно, только не страх, я пьян...
- Да ничего ты не пьян, голубчик, - пробормотал Пастраго, буравя его взглядом, и Панарин ощутил, что в самом деле трезв, как Тютюнин до грехопадения.
- А кому было страшно, кому нет - историю это не интересует, равно как всевозможных Несторов и Анонимусов, - сказал Пастраго. - Но вот кем мы были, дерьмом или чем-то чище - историю, быть может, ой как заинтересует энное количество лет спустя... Что стоишь? Топай!
Он слабо махнул рукой и рухнул на стол, в тарелки и бокалы. Зоечка заботливо вытащила у него из-под головы осколки салатницы.
Панарин вышел на улицу, покосился на догорающий остов машины, поднял воротник куртки и не спеша прошел под моросящим дождиком полкилометра до коттеджа. Осторожно постучал в стекло зажигалкой.
Клементина сразу же его впустила.
6
Вот и окончен последний полет.
Черные горы. Малиновый лед.
Грустные краски заката.
Больше не резать крылом небеса.
Но не согласны с судьбою глаза
темная воля крылата...
Л.Замятнин
Утром Панарин обнаружил на доске объявлений два новых приказа. Первый извещал, что с сегодняшнего дня профессор и доктор гонорис кауза В.Б.Пастраго назначается главным психологом медсанчасти Поселка. Вторым объявлялся строгий выговор предместкома Тютюнину - за катание в ночное время и в нетрезвом виде на казенной корове и распевание при этом романсов упадочно-нигилистического содержания.
Уже активно действовал Комитет Организации Бракосочетания КОБРА. Работа нашлась с момента учреждения комитета - на Площади имени Покорения Антимира объявился вдребезину пьяный Тютюнин с балалайкой, он брел и орал:
Я в деле, и со мною нож,
и в этот миг меня не трожь...
Его отловили и без лишнего шума запихнули в подвал магазина "Молоко". Следом туда же угодили Балабашкин, Станчев, трое отгульных механиков и поднятый с четверенек возле бара гайлендер Брюс. Им поставили ящик вермута, велели громко не орать и заперли на висячий замок. Появился профессор Пастраго в хорошо сидящем смокинге, с настоящей хризантемой в петлице. Его обыскали и, не найдя ничего алкогольного, пропустили на площадь, куда уже стекались принаряженные и трезвые аборигены. Нетрезвых задерживали и уволакивали к Тютюнину сотоварищи. КОБРА работала с неумолимой быстротой своей ползучей тезки - бдительный Леня Шамбор, чей интеллект с похмелья был обострен, ухитрился разоблачить Колю Крымова, запрятавшего фляжку с коньяком внутрь пышного букета.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});