– Кыш, цыплята! – с напускной строгостью прикрикнул на детей Палий. Но они ничуть не испугались – с визгом и смехом кинулись к нему и повисли на его сильных руках.
Поднялся еще больший шум.
Звенигора улыбнулся, глядя на раскрасневшиеся детские лица, и про себя отметил, что Палий умеет привлекать к себе сердца не только взрослых, но и детворы. А дети, как известно, очень чутки к ласке и никогда не поладят с человеком черствым и равнодушным.
Феодосия посмотрела на старушку.
– Бабуся, прошу вас – заберите детей!
Старушка встала из-за стола, – теперь на ней были не лохмотья, как некогда, а вполне приличная одежда, – бросила свое шитье в корзиночку, подхватила ее сухой темной рукой и позвала ребят:
– Пошли тыкву есть!
– Пошли! Пошли! – обрадовались дети и шумной стайкой выскочили следом за ней в соседнюю комнату.
Палий проводил детишек ласковым взглядом, а потом, когда за ними закрылась дверь, обратился к Феодосии:
– Принимай гостя, Феодосия! Узнаешь?
Женщина вышла из-за стола. Остановилась перед Арсеном, всматриваясь в его лицо.
Была она стройна и, несмотря на свои тридцать пять лет и то, что имела троих детей, по-девичьи нежна. Пестрая плахта и белая вышитая сорочка плотно облегали ее ладную фигуру. Черная блестящая коса закручена была сзади в тугой узел. Из-под черных бровей на Арсена смотрели прекрасные выразительные глаза, опушенные густыми ресницами.
У Арсена защемило сердце: эта женщина чем-то напомнила ему Златку, его далекую, найденную, но не спасенную любимую.
Феодосия вдруг улыбнулась и протянула руку:
– Боже мой! Неужели Арсен?.. Как я рада… А где же Златка? Что с нею? – Пожатие ее теплой руки было неожиданно сильным. – Не нашел?
– Нашел… Но вызволить не успел… – с грустью ответил казак. – Ведь она в гареме самого Кара-Мустафы. Но я вызволю ее! Возвращусь – и вызволю!
– Будем молиться за это… Прошу к столу.
Арсен попытался отказаться от угощения, ссылаясь на то, что у него мало времени и что он торопится домой, но Феодосия, видимо, обладала даром пленять людей – и ласковой улыбкой, и добрым словом, и той разумной женской твердостью характера, перед которой пасуют самые стойкие мужчины.
Она взяла казака за локоть, улыбнулась и, склонив набок голову, тихо сказала:
– Разве можно отказываться от хлеба-соли, когда их подносят от чистого сердца? – И повернулась к Палию. – Не так ли, полковник?
Как отметил про себя Арсен, смотрела она на Палия по-особенному, с затаенной нежностью и восхищением, которые прорывались сквозь присущую ей сдержанность.
– Конечно, голубушка… Арсен еще молодой, и его следует проучить, чтобы знал, как пренебрегать гостеприимством друзей! – ответил Палий, доставая с полки обливные кувшин и три поставца. – Что там у тебя, хозяйка, в печи?
Феодосия поставила на стол миску горячих гречневых блинчиков, переложенных жареным луком, и три тарелки тыквенной каши.
– Чем богаты, тем и рады, – смущенно развела руками. – Надеемся на лучшее… А пока у нас с харчами туговато.
– Зато у тебя золотые руки, – похвалил Палий, наполняя поставцы квасом. – Ты и из ничего готовишь такое, что с тарелкой проглотить можно.
Феодосия зарумянилась от удовольствия, блеснув темно-карими глазами. Только слепой не заметил бы в этом взгляде настоящей любви и глубокой преданности. Арсен потихоньку толкнул Палия в бок: мол, что же ты, батько, смотри, как она тебя любит?
Палий поднял поставец, улыбнулся в усы.
– Ну, дорогие мои, выпьем кваску за все доброе: за твой, Арсен, приезд, за освобождение Златки, за наше здоровье!
– За счастье и здоровье хозяйки этого дома! – с чувством произнес Арсен.
– Спасибо, – поклонилась женщина.
3
С горы, на которой вырастала фастовская крепость, спускались медленно. Коня Арсен вел в поводу. Красный отсвет холодного зимнего заката за далеким темно-зеленым бором предвещал на завтра холодную погоду. Блестела подо льдом узкая извилистая Унава.
– Твои, Арсен, выбрали себе чудесное место недалеко от речки. – Палий указал рукой в ту сторону, где на лугу растянулась цепочка хаток. – Я предлагал им на горе, но все дубовобалчане в один голос заявили: «Хотим внизу! Тут все напоминает Дубовую Балку: и речка, и луг, и высокая гора… Легче будет привыкать к новому месту». И я согласился – пускай… Было бы людям хорошо!
– А прежние хозяева не вернутся?
– Пусть возвращаются. Мы будем только рады. Земли всем хватит.
Внизу, на широкой ровной площадке неподалеку от домов, десятка два плотников трудились над какой-то необычной постройкой. Заметив удивленно-вопросительный взгляд Арсена, Палий пояснил:
– Это будет церковь[26]. Маленькая, простая, но своя… На горе сохранился костел – можно было бы перестроить, но люди заявили, что и шагу не ступят через его порог. Вот и строим. Надо. И причащаться, и венчаться, и исповедоваться. Как построим – тогда и я с Феодосией обвенчаюсь…
– А она тебя, батько, любит, – сказал Арсен. – Неужто сам не видишь?
Палий обнял Арсена за плечи.
– Дорогой мой, как это не вижу? Конечно, вижу. И отвечаю ей любовью. Придет время – поженимся. Приезжай поскорее домой, чтобы попасть на свадьбу!
– Долгий еще у меня путь, батько. Сначала – в Варшаву, а потом – на Дунай, возможно, под самую Вену.
– Да, долгий и опасный.
– Я бы не поехал туда… Но там ведь Златка… ждет меня, надеется, что спасу.
Палий остановился у ворот, сплетенных из свежей лозы.
– Вот здесь живут твоя мать с дедусем! А рядом – Роман со Стехой.
– Роман со Стехой? Разве они уже поженились?
– Да. Своя семья – своя хата. Что может быть лучше? Хатка, правда, плохонькая, но они молодые – обживутся и поставят со временем новую. Место отменное! Огород ровный, низинный, за ним – левада, луг. Дальше – Унава. Хочешь – разводи гусей, уток. Хочешь – рыбу лови… Я тоже поселился бы здесь.
Видно было, что Палий влюблен в эти действительно прекрасные места. Но Арсен слушал его невнимательно. Через плетень он увидел такую знакомую маленькую фигурку… Мать!..
Сердце его неистово забилось, готовое выскочить из груди, а ноги вдруг онемели, будто к земле приросли. Хотел побежать – и не мог. Только смотрел не отрываясь завороженным взглядом. Мама! Маленькая, немного сгорбленная, будничная, как всегда. В свитке, которой, кажется, не будет износа, в сером шерстяном платке и старых заскорузлых опорках. Она стояла у открытой двери хлева и поила из деревянного ведерка небольшую телку пепельной масти. Телка крепко упиралась растопыренными ногами в землю и, подталкивая мордой ведерко, потягивала вкусное пойло. А рука матери гладила ее по шее и за ушами, как ребенка.
– Мама! – прошептал Арсен и почувствовал, как комок подступил к горлу. – Мама! – опять позвал он, на этот раз голос его прозвучал хотя и хрипло, но достаточно громко.
Мать подняла голову.
И вдруг ведерко выскользнуло из ее руки, пойло разлилось по земле.
– Арсен! Сыночек!
Она быстро, как только могла, засеменила к воротам.
Арсен помчался со всех ног и встретил мать посреди двора. Прижал к груди. Целовал ее холодные, огрубевшие от ежедневной работы руки, шептал слова утешения.
Мать вытерла кончиком платка мокрые глаза, посмотрела на сына снизу вверх, спросила едва слышно:
– Один?
– Один, – вздохнул Арсен.
– Бедный ты мой, когда ж тебе, как другим, улыбнется долюшка? Когда перестанешь блуждать по свету?
– Сейчас, мама, на нашей земле ни у кого нет тихой доли. Одна беда лютует… Так разве могу я сидеть дома? Кому-то нужно со злой недолей бороться!
Мать охватила руками голову Арсена, притянула к себе, поцеловала в лоб.
– Бедная моя головушка! – И грустно улыбнулась Палию, который стоял поодаль и молча наблюдал за их встречей.
Послышался крик. Из соседнего двора простоволосая, с растрепанной пшеничной косой, бежала Стеха. Следом спешил Роман.