Читать интересную книгу Человек. Образ и сущность. Гуманитарные аспекты. Когнитология и гуманитарное знание - Ирина Ремезова

Для правильной оценки облика, стиля, речи индивида, как и оценки видимого поведения социального субъекта, с точки зрения когнитологического видения необходимо наличие «внутреннего глаза», определяющего главные цели другого и тактику их достижения, связи внешних форм поведения с внутренними интенциями. «Внутренний глаз» – это единство интуиции, жизненного опыта и опыта интеллектуального. В этом контексте понимание – это адекватное видение внутренних движений субъекта, а разум – умение учитывать эти внутренние движения в формировании внешних форм отношений. Соответственно «мотив» может определяться в контексте как главной цели, так и тактических форм поведения.

«Двойное видение» относится к сфере понимания не только «другого», но и самого себя. Человек проживает две жизни. Одна жизнь – это жизнь его организма: рождение, детство, отрочество, юность, взрослое состояние, преклонный возраст. «Жизнь удалась», если человек сохранил свое здоровье до естественного конца своих дней и сделал свою карьеру, испытал на себе все радости жизни и успешно справился с ее огорчениями.

Другая жизнь – смысловая. Здесь «жизнь удалась» в том случае, если человек в ходе жизни не предал своих убеждений, своих товарищей, свою страну, свой народ и выполнил свою цивилизационную функцию. «Жизнь удалась» в этом смысле далеко не всегда совпадает с длительностью жизни и успешной карьерой.

Выбирая свой путь, человек смотрит на обе цели, стремясь совместить их в целом своей жизни. И подчас такое совмещение становится своеобразной странностью, соединением, казалось бы, несоединимого, образом которого можно считать мифологического кентавра.

Когнитивные формы двойного видения относятся не только к пониманию бытия «другого» и собственного бытия, но и к формам комфортного освоения недоступной эмпирическому знанию трансцендентной реальности. Так возникает «образ-схема» – чувственная форма видения универсума. «Образ-схема» становится исходным основанием толкования истины жизни.

Рассудочная логика рождает два взаимоисключающих пути достижения исходного основания истины. Путь, ведущий сознание к конечной точке как границе внутренней трансценденции, которая рационализируется как «универсальный принцип». И путь, ведущий сознание к конечной точке явленного мира как границе внешней трансценденции, которая рационализируется как исходный факт, материальный «атом» мироздания. Нахождение смысла между границами явленного Бытия и образует вечную проблему истины существования как сущность экзистенции, вечную озабоченность человека, вечное его беспокойство. Универсальный принцип не может получить своей окончательной реализации в жизни. Но и попытки найти точное и окончательное определение исходного факта как «атома» мироздания оборачиваются бесконечным поиском. Этот поиск без завершения, как кажется, делает экзистенциальное бытие человека лишенным конечного смысла. «Образ-схема» – это решение проблемы конечного смысла, видение трансценденции через смысл, доступный для понимания и комфортного восприятия, а вместе с тем и видение эмпирически данной реальности с высот вечности и безграничности.

Этот тип когнитологического видения предполагает способность выхода за пределы данной эмпирической реальности, способность находиться над хронотопом. Эта позиция предполагает способность соприкосновения с трансценденцией, умение, как говорил поэт, «стоять у бездны на краю» и обретение таким образом подлинной свободы суждений. Эта способность находит свое отчетливое выражение в художественном творчестве, несущем на себе печать гениальности.

Гений не просто видит реальность, но создает реальность, которая заключает в себе «пророческие» качества. Так, например, герои литературных произведений не просто «отражают» свойства и качества своих реальных прототипов, но становятся «образцами» общих свойств жизни, актуальными для различных исторических эпох. Когнитологическая истина «соединяет» противоположности, реалии эмпирически доступного мира, постигаемого сенсорными и логическими средствами, с образами мира трансценденции. Такое соединение порождает эффект творчества, прорыва в мир запредельного. Результат творчества, интеллектуального прорыва в сферу «вечных» явлений обычно связывается с реальностью гения как необычной способностью видения реальности и ее нового построения с запредельной позиции. Без учета этой способности оказывается крайне сложно объяснять феномен творчества.

Нельзя не заметить, что попытки объяснения явлений творчества, опираясь на рассудочные доводы, приводят к взаимоисключающим выводам. Нередко особенности творчества «выводятся» из особенностей социального положения творца или специфики его психологии, индивидуального формирования. Однако странным образом, казалось бы, эмпирически однозначные факторы порождают взаимоисключающие выводы. С аналогичными проблемами сталкивается и поиск прототипов литературных героев. В качестве примера можно сослаться на объяснения характера героев и смысла гениального творения А. Грибоедова «Горе от ума». Это произведение признается «классическим». Но вместе с тем толкование смысла этого произведения оказывается противоречивым. С одной стороны, это творение рассматривается в контексте известного восстания декабристов – как отражение его духа, а главный герой комедии Чацкий трактуется как идеологический выразитель мировоззрения самого Грибоедова, который причисляется и по духу и по существу к декабристам, среди которых были его близкие друзья.

С другой стороны, отмечается, что близким другом Грибоедова был известный официальный осведомитель Булгарин, а его жена была любовницей Грибоедова. Грибоедов, когда он привез в Петербург текст знаменитого Туркманчайского договора России с Персией, был обласкан и награжден, принят в «лучших домах» и обедал у генерала Сухозанета, сидел за одним столом с графом Чернышевым, Левашовым и Бенкендорфом, которые были судьями по делу декабристов. За столом был и Павел Васильевич Голенищев-Кутузов, который распоряжался на кронверке Петропавловской крепости повешением пяти декабристов, троих из которых Грибаедов знал лично.

А.А. Лебедев сопоставил оценки, высказанные известными писателями и публицистами XIX в., такими как В.Ф. Одоевский, Н.Н. Надеждин, Н.В. Гоголь, К.А. Полевой, И.А. Гончаров, Н.П. Ога-рев, В.А. Ушаков, Ап. Григорьев. В их числе упоминается и оценка А.С. Пушкина, данная Чацкому как герою совсем не умному. Великий сатирик, как известно, трансформировал образ Чацкого и сделал его главой департамента государственных умопомрачений. Эту трансформацию можно рассматривать как пророческое видение героев политической жизни не только XIX, но и XX в.

Наряду с утверждениями, что Чацкий – не идеал совершенства, существуют и его восторженные характеристики: Чацкий – это единственное героическое лицо нашей литературы. Это идеал совершенства, сверкнувший в России как луч света, и т.д.38

Очевидно, что возникающие взаимоисключающие интерпретации в чем-то верны, но в чем-то глубоко ущербны. И эта двойственность определяется игнорированием позиции Грибоедова как гениального творца. Это взгляд на реальности жизни общества с позиции «высшего бытия», что позволяет видеть эту жизнь в ее целостности и в ее проявлениях как человеческую комедию, с иронией и сочувствием.

Соответственно неадекватным является и отождествление Грибоедова с Чацким. Грибоедов – не Чацкий. Грибоедов – трезвомыслящий интеллектуал, умеющий верно оценить цивилизационную обстановку в России, способный принимать взвешенные решения, основанные на собственном непростом жизненном опыте.

Художественное творчество гения тесно связано с соприкосновением с внутренней трансценденцией. Он создает наполненные константным смыслом образы. Схемы «героев», которые переживают свое время и свое историческое место, переходят в новые исторические эпохи как «герои» нового времени.

Характерна в этом отношении судьба «героев» творчества Н.А. Островского, который считался певцом купцов Замоскворечья. Сегодня они не просто оживают, но вызывают массовую активную реакцию как современный ответ на волнующие вопросы жизни.

Научное творчество гения связано с соприкосновением с внешней трансценденцией. Легенда, «объясняющая», каким образом был открыт И. Ньютоном закон всемирного тяготения, интересна тем, что этот закон никоим образом «не вытекал» из падении яблока на голову великого ученого. Это падение вполне укладывалось в концепцию Аристотеля. Ньютон осуществил прорыв в трансценденцию, поскольку он вышел за пределы сенсорно воспринимаемого мира в бесконечность. Он это сделал, и в этом его гениальность.