– А ещё рекламируемый товар должен запоминаться, – невнятно пробормотал ворон.
Говорить ему было трудно – клюв был набит сладкими «Слезами ночи».
– Я это никогда в жизни не забуду, – прорычал Клаус. – Убери всю эту нечисть из моего сада, пока она нас не сожрала.
В комнату боком заполз старенький лигару, осторожно потрогал корнем Грина за рукав.
– Кушать хочешь, мой хороший? – ласково спросил его садовник. – А я уже приготовил.
Погладив лигару по высохшей, растрескавшейся коре, Грин поставил перед ним деревянное ведро, доверху наполненное аккуратно нарезанными астрами. Так вот куда они делись.
Пока лигару с восторгом уплетал любимые астры Клауса, ныне превращённые в салат, а Грин с восторгом смотрел на своего любимца, мысль Клауса лихорадочно работала. Как помириться с Люси? Ответ напрашивался сам собой.
Все смотрят на мир через призму своей профессии. Покажи цветок ромашки художнику – он восхититься и сделает рисунок, ботаник опишет его свойства, фармацевт сделает из него настойку, ну а мохнатый Рудольф с удовольствием слопает. Поскольку профессией Клауса было радовать детей подарками, а женщины, по его мнению, от детей отличаются не слишком, то путь примирения был очевиден. Да, но вот какой подарок можно раздобыть в саду? Рассеянно скользя взглядом по книжным полкам садовника, Клаус вдруг заметил старинный фолиант. На истёртом, порыжевшем от времени корешке было написано: «Флориография». Язык цветов! В Англии во времена королевы Виктории было модно дарить букеты, в котором каждый цветок значил какое-нибудь слово. Эдакое цветочное письмо, с помощью которого можно было признаться в любви или, напротив, оскорбить. А это неплохой способ извиниться!
Клаус снял книгу с полки и начал листать. Конечно, нужно принести извинения, для этого в букет следует включить маргаритку, потом выразить надежду… Какой цветок означает «надежда»? М-да. «Птицемлечник арабский».
– Грин, слушай, у нас в саду есть м-м-м… Птиц… Птице – млеч – ник?
Садовник удивлённо вскинул зелёные брови, потом громко расхохотался.
– Шутишь? Он в Африке и Марокко растёт, а у нас тут, мягко говоря, холодновато.
Ладно. Клаус стал искать дальше. Нужно просить её проявить добродушие… Добродушие символизировал коровяк. Одно название чего стоит, а уж вид у этого метрового бурьяна и вовсе не радует взор. «Мы нужны друг другу» – капуста. Клаус живо вообразил, как преподносит Люси в качестве букета кочан капусты. Однако, надо же ещё и габариты дамы учитывать, подбирая букетик.
Полчаса мучений, ползания под кустами ежевики, постыдное бегство от маленьких, но очень кусачих летучих мышат, которых он потревожил, пытаясь сорвать плющ, символизировавший по утверждению книги «доверие», и букет был готов.
Люси нашлась довольно быстро – она лежала на облаке «Зловещего мха» и предавалась размышлениям. Довольно красивое иссиня-чёрное растение с блестящими ягодами слегка двигалось, покачивая фею, как колыбель. Люси мечтательно улыбалась, но увидев Клауса, поспешно приняла обиженный вид.
– Люси! А у меня для тебя подарок.
– Правда? – от неожиданности маленькая фея растеряла свой вид «жестоко и несправедливо обиженной».
Её взгляд смягчился, на личике засияла улыбка.
Однако, когда Клаус торжественно протянул её букет, состоявший из корявой грушевой ветки (дружба), печально обвисшего плюща (доверие), колючего репейника и прочего символического бурьяна, взгляд маленькой феи снова стал суровым.
– Это язык цветов, – поспешно пояснил Клаус, поскольку личико Люси любви и всепрощения не сулило. – Репейник означает благодарность, а вот эта коряга… Это, кстати, ветка миндального дерева…
– Босс, Вы МНЕ собираетесь рассказывать о цветах? – Оскорблённая в лучших чувствах, Люси взмыла вверх и любовно рассматривала страшноватый букет, – я фея и об этом знаю всё!
Она внимательно рассмотрела каждый цветок.
– Ладно, мир.
И поцеловала начальника в щёку.
Рассвет и мгла
Давать объявления о конкурсе Клаус отправился вместе с Эрихом. Всё ещё чувствуя свою вину перед несправедливо обиженной Люси, он больше не протестовал насчёт идеи обратиться в обе редакции, но самому идти в «Ночную мглу» не хотелось.
Здание редакции «Утренний рассвет» располагалось точно напротив редакции «Ночная мгла» и дорога разделяла их, как река два берега. Вечером, когда Клаус изучал карту, чтобы понять, как туда ехать, ему это показалось странным. Разве не должны были такие непримиримые конкуренты поискать место подальше друг от друга? Но теперь, стоя на необъятной парковке, он понял причину. Сначала распахнулась обшарпанная дверь «Утреннего рассвета» и по мраморной лестнице, отчаянно нуждающейся в ремонте, скатился толстенький гоблин с пухлой рукописью под мышкой. И со словами: «Глупцы! Вы ещё пожалеете, что не оценили великого гения!», устремился прямо в «Ночную мглу». Минутой позже распахнулась начищенная до блеска, кованая дверь «Мглы» и на улицу гордо, как полководец, потерявший весь свой легион, но не честь, вышел эльф и направился в «Рассвет», негромко бормоча: «Эти низменные, алчные создания ещё пожалеют…» Окно покинутой им редакции распахнулось, оттуда высунулась коротко стриженая молоденькая колдунья и крикнула ему вслед:
– Мистер Горан, ну поймите, нам неинтересны статьи, посвящённые проблемам линьки бакланов! Вот если вы напишете статью, где эти бакланы устроили вечеринку в королевской библиотеке, тогда милости просим!
Эльф вздрогнул, прошептал: «Невежды!» и решительно распахнул дверь «Утреннего рассвета».
– Да-а… – Протянул Эрих, проводив взглядом своего соотечественника, – а страсти тут кипят нешуточные.
Парковка у редакций была общая и уже в этот ранний час здесь было яблоку негде упасть. Ездовые животные ждали своих хозяев, и кого тут только не было! Скромные ослики и великолепные кони, мрачные лоси и быстроногие серны, каждый привязан к гранитному столбу с медной табличкой, на которой выбит номер. Величавый единорог Эриха брезгливо покосился на грязноватого дикого кабана, оказавшегося его соседом. Как и его хозяин, единорог безупречно выглядел – пышная грива заплетена в косы, васильковая попона подобрана под цвет глаз, копыта начищены воском. Кабан окинул соседа оценивающим взглядом с головы до ног и презрительно хрюкнул.
Эрих моральных страданий своего единорога не заметил. Он аккуратно привязал повод из тонкой кожи к бронзовому парковочному кольцу. Клаус скептически взглянул на эту сбрую. Как она вообще на единороге держится? Сплошные серебряные украшения, тонкие шнуры с кисточками, украшенные жемчугом. Тронь – порвётся. Эльф поймал его взгляд, усмехнулся.
– Моего единорога вовсе не нужно привязывать, это я так, для порядка. А вот некоторые дикие животные действительно нуждаются в крепкой уздечке.
Возразить было нечем – пока Клаусу удалось привязать своего оленя, он дважды встал на дыбы, попытался укусить парковщицу и двинул копытом в бок громадному ездовому медведю, мирно стоявшему рядом. Медведь взревел, оскалился, но увидев нацеленные ему в лицо громадные рога и боевой шрам через всю свирепую морду оленя, сменил гнев на милость. Олень фыркнул и принялся так яростно грызть трензель из закалённой стали, что Клаус подумал – задерживаться в редакции не стоит. Чего доброго, по возвращении их будет ожидать не только счёт за оплату парковки, но и счёт за съеденных медведей. Как он скучал по Рудольфу! Надо бы зайти, навестить. Наверное, этот поклонник пирожных уже и в дверь не пролезает.
– Вот что, Эрих, я в «Утренний рассвет», а ты к этим, во «мглу», хорошо? – не дожидаясь ответа, Клаус легко взбежал по широкой мраморной лестнице.
«Гибнущее великолепие», вот как это можно было назвать. Здание редакции было похоже на величественный древний храм, который покинули не только боги и жрецы, но даже туристы. Входные двери были отделаны витражами, на которых были изображены рыцарь и принцесса в волшебном саду. Покрытые пылью, потемневшие от времени, они приобрели зловещий вид, дожди прочертили дорожки на их лицах и казалось, что юноша и девушка плачут чёрными слезами. На входе Клауса встретил привратник-гоблин, такой старый, что казался прозрачным. Он поднял на посетителя слезящиеся глаза и спросил слабым голосом:
– Вам в какой отдел?
– Ну, я хотел рекламное объявление дать.
– Тогда в коммерческий. Все платные услуги у нас там. Я провожу Вас, идёмте. – Гоблин вдруг смущённо улыбнулся. – Тапочки не желаете?
– Какие тапочки?! – растерялся Клаус.
– Розовые. Можно голубые, – кряхтя и охая, привратник выудил из плетёной корзины мохнатые ярко-розовые шлёпанцы. И видя непонимание в глазах посетителя, пояснил, – Паркет. Ему четыреста лет, и смотрите что с ним сделали? В тапочках он не так страдает.