О чём же пишет Айзенберг, что волнует его настолько, что на бумагу выплёскиваются стихи? Блеклые бабочки, невзрачные птички, погода, изредка выходящая за пределы даже не пятидесяти – двух-трёх – оттенков серого. Уже на середине книги одолевает какая-то неагрессивная, но всё-таки тоска. Насекомые, переползающие из одного текста в другой, усиливают ощущение малости, неважности, убогости бытия.
между мухами и осами
справедливости учась,
чтоб и мне, как всякой особи,
тоже выделили часть.
Как будто и нет вокруг огромного и бушующего мира, как будто бы жизнь окончена, даже не начавшись. Какая-то досмертная, безвременная «банька с пауками», в которую Айзенберг старается затащить наивного читателя. Но и затащить-то не получается, авторское пространство не может вместить кого-то ещё. Не хватает ему как минимум ещё одного измерения: то ли кафкианского гротеска, то ли набоковской утончённости. А может быть, поэт всё-таки не должен учиться справедливости «между мухами и осами»? Кто знает[?]
Отдельно стоит отметить периодически попадающиеся ляпы. Прочитайте вслух: «Говорит со мной утрата, // как у ямы на краю». Какуямы, какуямы… Япония, что ли?.. Любопытный факт. В Википедии об Айзенберге читаем: «В советское время не публиковался, в постсоветской России выпустил шесть книг стихов и четыре книги эссе о современной русской поэзии». Казалось бы, всё тут понятно: диссидентствующему поэту перекрывала кислород «жестокая цензура», потом «всё стало хорошо», справедливость восторжествовала. Но так ли в действительности обстоят дела? Может быть, и не нужно литературе тиражирования раннего Бродского, насекомой тоски и «какуям»? Целый день хожу и думаю об этом…
Теги: Михаил Айзенберг. Справки и танцы
Бургер книг
Катарина Маренхольц. Литература! Кругосветное путешествие по миру книг. - М.: Колибри, Азбука-Аттикус, 2015. – 192 с.: ил. – 3000 экз.
Я открыла эту книгу на странице, где рассказывалось про "Вишнёвый сад", прочла, что там «в виде исключения, не сквозит безнадёжная тоска», и подумала, что о ней следует отозваться критически. Потому что разве же в «Вишнёвом саде» не сквозит тоска (безнадёжность, которую каждый волен определять сам)? Но, вчитавшись в сочинение Катарины Маренхольц, где и впрямь хватает забавных сентенций вроде «Винни-Пух – медвежонок с чрезвычайно низким IQ», решилась поступить иначе.
Нравятся нам заведения быстрого питания или нет, нельзя отрицать, что многие люди находят их приемлемыми, а тамошнюю еду – относительно недорогой, сытной, а иногда и довольно вкусной. И если люди привыкают посещать какой-нибудь «Бургер кинг», не приходится удивляться, что на свет появляется и бургер книг – быстрый, незатейливый и калорийный.
Такова книга Катарины Маренхольц. Схематично, но преимущественно толково, без откровенного вранья пересказанные сюжеты выдающихся произведений мировой литературы. Не без остроумия преподнесённые писательские биографии. Это не антисанитарный и полукриминальный привокзальный ларёк – это именно вполне гигиеничный и законопослушный «Бургер кинг» с его аккуратной фасовкой. К достоинствам книги Маренхольц стоит отнести внятную систематизацию: по времени, по жанрам, даже по простоте и сложности. Книге не чужд флёр феминизма и политкорректности (так, Хемингуэя слегка упрекают за «мачизм», Толстого – за недостаточное внимание к жене, а Гюнтера Грасса – за «спорное стихотворение» о конфликте между Ираном и Израилем), но до открытого неодобрения нигде не доходит: Маренхольц в высшей степени свойственно то качество, которое в массовой культуре именуется позитивностью.
Теперь всё же поговорим о том, чего в книге нет. Первое и самое очевидное для нас: в ней очень мало русских писателей. Гораздо меньше, чем мы сами о себе думаем. Маренхольц – немка, и её книжный перечень составлен с явным благоволением германской литературе, что как раз совершенно нормально и даже правильно. Говоря о Марке Твене, она одобрительно выделит скетч «Об ужасающей трудности немецкого языка» (многие ли русские читатели его помнят?), а рассказывая о Пастернаке, предположит, что поэтом он стал в Марбурге. Чем ближе к современности, тем плотнее её книгу населяют германские авторы[?] а вот русская литература заканчивается даже не на Бродском и Довлатове – она заканчивается на Солженицыне. Притом что литература Германии, Британии, США, Франции продолжается и в двухтысячные. Если относиться к этому серьёзно, можно констатировать полный провал российского книжного пиара на мировом рынке.
С другой стороны, в книге Маренхольц нет не только Улицкой, Пелевина и Акунина – здесь вовсе нет даже открывшего Европе русскую литературу Тургенева, а о Пушкине написано единственно лишь то, что он погиб из-за дуэли. Но это не признак какой-то злонравной русофобии и намеренного пренебрежения, а закономерное проявление слабости избранного жанра и неминуемой субъективности предпочтений. Точно так же блистают отсутствием античная и восточная литература, нет Петрарки и лишь походя упоминается Боккаччо. В XX веке нет Гашека, Даррелов, Ле Гуин, Хаггарда, Лавкрафта – зато налицо Стивен Кинг, а потом и Франзен, и Стефани Майер. В очередной раз подтверждена простая истина: никто не обнимет необъятное, и уж точно не впихнуть его в книжный бургер. Поэтому мы не будем излишне придираться к тому, чего у Маренхольц нет. Важнее ответить на вопрос, как она справилась с тем, что есть.
Ответ будет удручающим: она добросовестно не справилась. Кратко пересказав пару сотен сюжетов и нигде, в общем, не солгав, нигде не изменив позитивному энтузиазму, она не передала обаяния ни одной из книг – да и возможно ли было это сделать? Можно, конечно, представить себе читателя, который купится на то, что Пруст спал в шубе и бесконечно оттачивал фразы, Кафка раскладывал разные главы «Процесса» по конвертам, а Джойс намеренно напускал туману для критиков. Можно представить читателя, который в действительности захочет прочесть хоть что-нибудь из того, что рекомендует Маренхольц. Но гораздо проще представить того любителя фастфуда, кто, прочитав это собрание пресноватых выжимок, приправленных пряностями-цитатами, решит, что уже имеет представление о вкусе и аромате мировой литературы. Может статься, что книга с тем и была написана: в первую голову автора волновал вопрос собственных продаж – ну а всё прочее – как получится. Получилось как в закусочной: плотно и буднично.
Теги: Катарина Маренхольц , Литература!
Тихий мир
Иван Сабило. Голубиная почта: Повести и рассказы. - М.: Издательский дом "Звонница-МГ", 2015. – 448 с. – 1000 экз.
В книгу известного писателя Ивана Сабило вошли повести и рассказы, большинство из которых впервые увидело свет на страницах «Литературной газеты», «толстых» журналов России и Белоруссии, международных альманахов. Голубиная почта – это семнадцатая книга писателя, лауреата Всероссийской премии имени Фёдора Абрамова, премии имени Валентина Пикуля, премии Правительства Санкт-Петербурга и многих других. Но дело даже не в премиях – их наличием сейчас мало кого удивишь. Отличительная черта героев Сабило – интеллигентность и стойкость в преодолении возникающих перед ними трудностей, непримиримость к пошлости и равнодушию. Его герои могут быть неприметными людьми в жизни, но при этом обладать огромным духовным багажом.
Тема отцов и детей – одна из ключевых в творчестве Сабило. При этом он развивает её по-своему, не ограничиваясь привычным противопоставлением старших и молодых. Для автора нет строптивых детей или чёрствых отцов, в каждом он старается увидеть положительные черты, проследить истоки конфликта и в итоге привести стороны к замирению. Этим, наверное, и должны заниматься писатели, вместо того чтобы выдумывать зубодробительные сюжеты и стараться побольше заработать на ходовой книге. Мир героев Сабило настолько захватывает его самого, что, кажется, он и сам живёт в нём, появляясь в нашей реальности лишь изредка. Ему не интересна суета вокруг литпроцесса и премиальная лихорадка, ведь главное – это успеть рассказать удивительные истории об удивительных людях.
Что ещё следует отметить – это язык Сабило. Хороший, чистый, русский язык. Вот фрагмент рассказа «Перед затмением»: «...Каждый имел по два, а то и по три задымлённых стекла, – все в тихом нетерпении готовились наблюдать за самым главным источником света. И каждым владело тревожное, хорошо спрятанное волнение. Вот кто-то крикнул: «Гляньте, почалося!» Колька поднёс к глазам стекло и увидел, что нижний край солнца будто бы чуточку подрезан – торчат его ровные углы... День заметно темнел, окрестности погружались в томительные сумерки. А когда светлым остался лишь крохотный краешек солнца, все услышали громкий протяжный вой – ревели коровы на почерневшем лугу, блеяли овцы, а из деревни доносился жуткий лай перепуганных, будто осиротевших собак...»