Читать интересную книгу Удивительная жизнь Эрнесто Че - Жан-Мишель Генассия

– Придержи коней, – посоветовала Кристина, – у мсье сердечная рана.

Йозеф нахмурился, а покрасневший от неловкости Морис взглядом попросил у него прощения: «Ну что с нее возьмешь, женщина, она и есть женщина, все они трещотки и сплетницы, рассказываешь ей по секрету о горестях лучшего друга, заставляешь поклясться, что будет молчать, а она тут же передает все… двум-трем закадычным подружкам. Ничего страшного, конечно, не случилось, но теперь весь Алжир в курсе…»

Да, мужчины и одним взглядом могут многое сказать друг другу.

У Нелли были невероятные зеленые глаза и полное отсутствие чувства ритма, но она, как настоящая актриса, умела подчиняться партнеру, позволяя ему вести.

– Не грустите, – прошептала она и еще теснее прижалась к Йозефу.

Он повидал немало сентиментальных девиц и отвечать не стал, только улыбнулся в ответ самой сладкой из своих улыбок. Женщины обожают мужчин с ореолом любовных страдальцев, считают их особенными. Они умеют чувствовать, не то что неотесанные алжирцы. Немного тепла и нежности, и разбитое сердце забьется сильнее. У Нелли тоже был печальный опыт, негодяй бросил ее, как старый стоптанный башмак, потому что его семья сочла актрису недостойной – вы только подумайте! – их круга. Хуже всего, что он местный и они иногда пересекаются. «Не знаю, что бы со мной было без работы и помощи Мате, вот кто настоящий мужчина!»

Тони и Жанно отправились отдыхать. Зеленоватый свет, тихая музыка – серьезная музыка. Падовани считал делом чести «угощать» посетителей новинками, он обожал Бинга Кросби[53], Рэя Вентуру[54], Люсьен Буайе[55] и Жана Саблона[56], хоть у того и не было голоса. Рина Кетти[57] пела «Я буду ждать» со своим прелестным итальянским акцентом. Танцпол постепенно заполнялся парами. Нелли знала слова наизусть.

– Моя любимая песня. Вы прекрасно танцуете. Как ее звали?

– Предпочитаю все забыть.

Итак, два человека вступают в отношения.

Кристина радуется: ее лучшая подруга наконец-то вытянула счастливый билет. Похоже, этот парень – редкая птица, он холостяк, но не закоренелый, хорош собой, элегантно одет, не прижимист. Морис, знавший его по Парижу, утверждает, что он очень талантливый врач, а его бывшая подруга была прекрасна, как орхидея. Некоторые мужчины отлично умеют скрывать чувства, вот и этот не выглядит отчаявшимся, прячет печаль глубоко в душе. Да, что и говорить – уникум.

– Ты точно знаешь, что он не женат? – не успокаивалась Нелли.

У нее были свои соображения насчет того, как лечить Йозефа.

– Мужчинам нужно не танго, а кое-что другое.

Хитрюга Нелли задавала Йозефу осторожные, невинные вопросы. Как давно вы здесь? Вам нравится город? Чем вы занимаетесь на работе? Надолго здесь задержитесь? Она не хотела так сразу показывать, что он ей нравится, ей надоели скользкие типы и коммивояжеры, она ничего не понимала в биологии и еще меньше – в научных исследованиях, бросила школу, чтобы выучиться на портниху, дело хорошее, если начальница не старая карга. В детстве Нелли воображала себя Жанной д’Арк, спасительницей Франции, а теперь вот играла на сцене, и голос у нее был с хрипотцой – никак не удавалось бросить курить. О Чехословакии она ничего не знала и вообще мало где была.

– Говорите, там очень холодно? Ненавижу холод, я однажды была в Париже и чуть не вымерзла.

Нелли поделилась с Йозефом секретом: она старается экономить и обязательно накопит денег на манто из чернобурки или аляскинского зайца.

– Если хочешь сниматься, нужно ехать в Париж или Голливуд, так ведь? Я не тороплюсь, мне нравится ваш выговор, да, не смейтесь, местные мужчины говорят так, будто у них рот набит горячей картошкой, у меня вот нет акцента, правда? На сцене требуется идеальное произношение, тут Мате непреклонен, он говорит, что Береника[58] с баб-эль-уэдским[59] акцентом – оскорбление хорошему вкусу. В этой стране люди очень инертны, они застряли в Средневековье: мужчины ходят на службу, женщины сидят дома с детьми. Я их не перевариваю, Кристина тоже, мы не заводим романов с местными.

– Правда? – вежливо поинтересовался Йозеф.

Нелли не должна была вести себя подобным образом – так не поступают, и уж точно не на первом свидании, не во время первого танца. Что тут сработало? Особенный мужчина, ее страстная натура, влюбленные парочки рядом на площадке? Как кружится голова, народу сегодня – не протолкнешься… Руки вокруг шеи, глаза улыбаются, сердца колотятся, она этого хотела, все просто, он бы не посмел – слишком уж хорошо воспитан, с мужчинами так всегда, если они, конечно, не хамы, чехи, должно быть, застенчивы, она опирается на него, он слегка наклоняется, она не чувствует смущения, закрывает глаза, он касается губами ее губ, она целует его как женщина, которая испытывает желание, не как в кино, не «поцелуй в диафрагму»[60], он крепко сжимает ее в объятиях, неожиданное и сладостное слияние тел.

Мате проникся к Йозефу дружескими чувствами, и его приняли в сообщество. Не случись этого, он бы так и остался приятелем Мориса, парижанином и любовником (очередным!) Нелли. Ему повезло: в колониальном городе Алжире не было других чехов, кроме него, а Мате бредил Прагой, преклонялся перед Кафкой и считал потрясающим совпадением тот факт, что Йозеф – тезка главного героя «Процесса».

– Это сходство – сущее проклятие, – признался Йозеф. – Я родился в тысяча девятьсот девятом, к тому моменту Кафка еще ничего не опубликовал. Я не считаю его истинно чешским писателем. Двуязычный человек пишет на языке сердца. Не знаю, на каком языке Кафка мечтал, но все свои произведения, как и Рильке, написал на немецком. Это доминирующий язык – язык людей, добившихся общественного признания, и Брод[61] издал книги покойного друга в Берлине. Не все они переведены на чешский, так что ценят и любят Кафку только интеллектуалы.

– «Замок» только что вышел на французском. Это великий роман. Вы же не станете отрицать, что действие происходит в вашей стране?

– В оригинальной версии ни одна деталь не указывает на то, что события «Процесса» и «Замка» разворачиваются в Праге. Кафка самый «не пражский» писатель из всех наших литераторов.

– Думаете, местом действия может быть Африка?

– Почему нет…

– Алжир? Оран?

– Любое место. Кафку считают «загадочным» автором по одной простой причине: все его книги остались незавершенными. Романист, который не может закончить ни один роман, расписывается в творческой несостоятельности. Кафка хотел, чтобы после смерти его книги и рукописи сожгли, потому что знал им цену. Брод не выполнил волю друга, он предал его и счел своей миссией переписать, переделать наследие Франца. Почему, как вы думаете? Кафка не умел сочинить интригу, найти концовку и каждый раз, зайдя в тупик в лабиринте сюжета, откладывал рукопись на этажерку и переходил к другому тексту.

Морис напомнил Йозефу, что он должен вразумить Кристину, убедить ее отказаться от мысли сделать карьеру в Париже. За ужином Йозеф приступил к делу, решив зайти издалека, и поинтересовался планами девушки. Сидевший напротив Мате ответил, что их спектакль «Время презрения» получил отличную прессу и он только что подписал контракт на гастроли по Алжиру, потом они, возможно, повезут его в Тунис. Кроме того, он принял предложение «Радио Алжира» сделать радиоверсию спектакля. У Мате вообще было множество идей, но больше всего он хотел инсценировать «Братьев Карамазовых».

– Тридцать девятый может стать для нас удачным годом. Несмотря ни на что… – заключил он.

– Полагаете, будет война? – спросил Йозеф.

– Она уже началась, но мы этого не поняли.

Жизнь Йозефа омрачала тревога за отца. Каждую ночь он видел один и тот же сон и просыпался в поту и тревоге. От Эдуарда давно не было известий, и Йозеф не знал, доходят ли до адресата его собственные письма.

Он испытывал настоятельную потребность хоть изредка слышать голос отца. У него в квартире телефона не было, и он звонил в Прагу с Главпочтамта. Ждать приходилось часами, а поговорить с отцом удалось всего два раза – недолго, минут по пятнадцать. Йозеф и Эдуард словно бы оказались по разные стороны тюремных ворот, и обоим приходилось ждать, когда они хоть на мгновение приоткроются. Разговор по телефону дарил отцу и сыну невероятное счастье, снимая тяжесть с души, обоим казалось, что вечером они встретятся.

– Мадам Маршова кланяется тебе и спрашивает, въедешь ты когда-нибудь в квартиру в нашем доме, или она может ее сдать?

– Я пока не собираюсь возвращаться в Прагу, папа, у меня здесь интересная работа.

Йозеф расспрашивал отца о жизни, и Эдуард всегда его успокаивал: никаких проблем нет, немцев интересуют только заводы и фабрики, полковник, очаровательный человек, порекомендовал ему почитать Ницше и даже дал свою настольную книгу «Человеческое, слишком человеческое»[62]. Они часто подолгу беседуют. Эдуард, как и все врачи, плохо разбирался в философии и никак не мог постичь, что это за тревожное, волнующее понятие – «химия чувств». Герхард (так звали полковника) объяснил, что он должен сублимировать свой инстинкт и покончить с метафизикой. Когда отец свернул разговор под тем предлогом, что ему нужно вернуться к чтению, Йозеф понял, что этот самый Герхард сидит напротив Эдуарда.