Читать интересную книгу Теория познания. Философия как оправдание абсолютов. В поисках causa finalis. Монография - Виктор Ильин

Глава II

Антропосфера

В философии нельзя начинать с дефиниций. Философия не математика. Четкие, жесткие формулировки здесь должны не предварять, а венчать поиск. В философии дефиниция – результат, взятый наряду с ведущей к нему тенденцией. Тем не менее вообще без дефиниций – нестрогих, но исходных установлений, по крайней мере вводящих в курс дела, семантически оконтуривающих, означивающих предметные сферы, в философии не обойтись. Памятуя об этом и не стремясь к систематичности, выскажем следующее.

Наиболее кратким, емким из близлежащих определений антропосферы как компактной в себе организованной реальности будет «позитивная естественность существования во всем своем богатстве, внутренней связности, дифференцированности».

Взятая в ракурсе «онтология», антропосфера предстает как разветвленный корпус феноменов «экзистенциальной синкретичности», специфицируемой на «бытие с», «бытие к», «бытие при». Взятая в ракурсе «гносеология», антропосфера предстает как в высшей степени оригинальный симбиоз законсервированной архаики и активно влияющего модерна.

Для содержательного развития этих предварительных, по необходимости худосочных утверждений, приступая к теоретическому развертыванию антропологического проекта, оттолкнемся от структурного разреза предмета. В пределах привычных философских диспозиций онтология сосредоточена на анализе оппозиции «одушевленное – неодушевленное»; гносеология поглощена изучением «субъект-объектной» оппозиции; антропология замкнута на отслеживании перипетий «субъект-субъектной» оппозиции во всех регистрах субъективности «Я – Я», «Я – ТЫ», «Я – МЫ», «Я – ОНИ».

Регистры субъективности. Тематическая сфера антропологии – не отрешенные категориальные конструкции личности, а реально чувственный, мыслящий, водящий, общающийся человек во всех модусах конкретного самостоятельного самоустроения. Антропология анализирует человеческие жизненные явления в их позитивной целостности, полноте. В антропологии нет ни соматического, ни социального, ни культурного; имеется нечто единое, вместе взятое в форме гуманитарного деятеля55, который, не удовлетворяясь миром, изменяет его и себя в нем.

Основные идеи антропологии вращаются не вокруг затасканной «деятельности», а вокруг куда более богатых объемных содержательных пластов, передаваемых понятийными образами «жизненная драма», «биография», «процесс поступков», дальновидно вводимых в наукооборот Грамши, Политцером, Сэвом.

Действительный человек в стихии самоутверждения (а не какие-то там «значения» человека) – эпицентр антропологических рассмотрений. На них ex definitio не могут притязать ни физиология, ни психология, ни социология. Дело не столько в том, что жизнь полнее законов любых наук, сколько в том, что законы данных наук не достаточны, не годны для выражения «человеческих жизненных явлений». Аналогичное – по адресу правовых законов. Скажем: общественные установления запрещают работать то в пятницу (мусульманство), то в субботу (иудаизм). Ну а если поверх казусов и конвенций есть потребность вершить дела благие? Веления традиций, статей права отступают. Вопреки всем и всяческим регламентам жизнь неизбежно реализует «иной закон, противоборствующий закону ума моего»56.

Способом рефлективного освоения естественного самотека спонтанейной человеческой жизни, где мы, принадлежа земле, желаем неба, пребывают методологический холизм (о котором тонко высказывали некогда немецкие романтики), синергизм, синкретизм, улавливающие «личный характер бытия», персональную ипостасность, какую даже гипотетически нельзя устранить из «живого сознания»57 в его отношении к миру.

Целенаправленный поиск приспособленных к движению в антропной среде жизневосприимчивых понятий заставляет пересмотреть традиционный триединый образ реальности: соматическое – психическое – идеальное (объективно логическое). Онтология антропологии гораздо стереоскопичней.

Отправной пункт антропологической риторики, ее выразительные рубежи и упоры составляют причастность и сопричастность позитивночеловеческому. Долгосрочное достоинство подобного взгляда в конкордантности неувядающей формуле «человек – мера всего», которой сообщается специфическая редакция: мера именно личностного, а не публичного или объективно логического. Человек – мера в случае «публичного» – социально выхолощен. Человек – мера в случае «объективно логического» – эйдетически безличен. Налицо утрата персонального духа (действующего по свободному усмотрению), обложенного непреложно осязаемой надчеловечной реальностью и вследствие того неподлинного, падкого на заемное, заказное. Операция индивидуализации же дает искомый эффект: вытравляя наведенное, беря душу на мучительном изломе собственного выбора, она выдвигает на авансцену откровение – неотвратимый индивидуальный ответ на многосмысленные жизненные вопросы, которые «сами собою возникают в душе каждого» (Фет).

Формами драматургических заострений всех тончайших движений по выработке судьбоносных ответов на жизнезначимые вопросы в широком диапазоне самоорганизации и мобилизации внутреннего универсума от миротворения до умиротворения выступают уровни потаенной сущности человека.

Уровень «Я». В социологии «Я» – носитель функционально-ролевой частичности, сказывающейся в осознаваемой групповой принадлежности («социальная идентичность»). В психологии «Я» – носитель демонстративных модусов: модус непосредственности – «Я» как актуальное самопроявление; модус желательности – «Я» как установленное самопроявление; модус представленности – «Я» как маскированное самопроявление. В антропологии «Я» – субъективно целостный уникум, самотождественная самость, интегрально подлинное одноличие, противостоящее «иному» в одушевленном («другой») и неодушевленном (мир, бытие, сущее) планах.

«Я» как интегральное автономное эго, нерасчлененное «психофизическое целое», «жизненная единица» нерационализируемо, концептуально нереконструируемо. Способ самозаявления такого рода «Я» – самоуглубление, самососредоточение, в тоске «по порыву о правде» (А. Белый) взыскующее самоопределения, саморазрешения. «Наше высшее решение, наше спасение, – утверждает Ортега, – состоит в том, чтобы найти свою самость, вернуться к согласию с собой, уяснить, каково наше искреннее отношение к каждой и любой вещи»58. Суть не в пресловутом самокопании, о котором Гердер высказывал: «Горе несчастному, который наслаждается жизнью, копаясь в глубинах своего существа»59, а в самообретении, задании и создании аутентичного пространства самости.

Самопознание, самооткрытие, самораскрытие «Я», выявление того, что в нем подлинного, самобытного реализуется в самопостижении, локус которого – противопоставленное всеобщей коммуникации, обеспечивающее простор субъективного духа убежище, потаенное место, где никто не мешает60.

Есть вещи, которые делаются для чего-то, а есть вещи, которые делаются для самих себя, – напоминает Аристотель. Для самих себя – внутреннее продумывание как глубинная компенсация публичности, внешней ролевости, функциональности. Очень важно уточнить свое нахождение в общем потоке, для чего надо «не плыть по течению, а уметь задуматься… оглянуться, подвергнуть сомнению правильность принятого решения и опять искать, искать…»61.

Последнему благоприятствует уединение, вдали «от мира суеты», склоняющее к рефлексии, самонаблюдению, самоосознанию. На этом основании противопоставляются гора и агора, келья и публичное место, пещера и казенный дом62. Сокровенное, противостоя массовому, вызывает суд собственный, презирать который невозможно63.

Одержимая безостановочная катарсическая молитва и вдохновение, отправляемые «Я» без «срочной словесности» (Даль), в случае обнажения перед обществом обретают плоть исповедальных текстов. В данном жанре (дневники, исповеди, автобиографии, откровения, излияния, признания) активно пробовали себя Марк Аврелий, Августин, Монтень, Руссо, Кьеркегор, Герцен, Дали, Розанов, братья Гонкуры, А. Франк, Толстой, Шевченко, Башкирцева, Есенин, Никитенко, Крюденер, Витгенштейн, Чуковский, оставившие бесценные свидетельства персонального «на все времена». (Трагическую неотвратимость конфликта публичного и личностного в исповедальном прямолинейно снимал Розанов, откровенно высказываясь в пользу личностного: «Со временем литературная критика, – писал он, – вся сведется к разгадке личности автора… И вот в этот зрелый, августовский или сентябрьский период истории литературы, письма авторов, посмертно собранные и напечатанные, приобретут необычайный интерес, значительность и привлекательность».)

Уровень «Ты». Акты конституирования «Я» чего бы то ни было – сугубая произвольность; от них невозможно перейти к бытию ни «иной», ни «собственной» потенциальности. «Я» как порождающая инстанция – бедно, пусто. «Человек, предоставленный самому себе, – заявляет Бердяев, – оставленный с самим собой и своим «человеческим», бессилен и немощен, ему не открывается истина, не раскрывается для него смысл бытия, не доступен ему разум вещей»64.