Читать интересную книгу Тайна, приносящая смерть - Галина Романова

Вот кто не шел никак из головы участкового. До состояния ли своего гардероба теперь, когда этот пьяница может в тюрьму загреметь.

Он ведь огородами, огородами да из Танькиного дома в его дом пожаловал. Понаблюдал за тем, как молодой опер безуспешно пытается достучаться в запертую дверь. Как обходит дом по кругу, как уходит ни с чем. Выбрался из укрытия – а прятался он за кустами смородины с самого края Володькиной усадьбы – и полез к тому в дом через окошко летней кухни.

Он же знал все здесь, господи! Знал все досконально! И про окошко это, что легко выставлялось, знал так же хорошо, как и хозяин. Окошко выставлялось, проем позволял проникнуть внутрь летней кухни. А оттуда через никогда не запирающуюся дверь в хату. Таким вот образом Бабенко и попал в дом к Володьке-библиотекарю.

Заподозрил неладное он еще с летней кухни. Потому как бардак там царил такой, будто бесновался там накануне табун лошадей. Кастрюли с газовой плиты сметены на пол. Что-то пролилось из одной и подернулось уже бурой крепкой коркой. Макароны из другой кастрюли, размерами поменьше, по полу разбросаны. Чайник тоже с плиты сметен, крышка от него в углу самом. На столе следы одинокого пиршества: две пустые бутылки из-под водки, один стакан, одна тарелка, разбитая пополам, алюминиевая вилка, свернутая в дугу.

– О-го-ого! – покачал головой Бабенко и потеребил затылок.

Вообще-то он считал Володю-библиотекаря мирным и безобидным пьяницей. Тот всегда исправно ходил на работу. Даже если к нему за день и не придет никто, даже если и глаза у него с перепоя вчерашнего, словно у окуня замороженного, а изо рта разит так, что держаться нужно на безопасном расстоянии. Никогда не прогуливал. Никогда не встревал в споры, склоки деревенские. Улыбнется тихой кроткой улыбкой и сторонкой так, сторонкой.

Машу любил, да. С первого дня, как приехал в их деревню, полюбил, кажется, и до сей поры любил. Любил ее так же тихо и мирно, как жил, без настойчивости, без натисков, сцен ревности. Мог цветы ей принести на Восьмое марта. На ферму всегда носил, не домой. Коробку конфет или тортик к Новому году. На день рождения всегда дарил ей шарфики или косынки шелковые. Завистливые деревенские бабы судачили, что Машке впору ларек открывать, сколько у нее такого добра скопилось.

Она лишь отмахивалась и никогда не принимала Володьку-библиотекаря всерьез. Он это понимал и не настаивал. Ко вдовьей доле ее относился с уважением. А когда появился в их деревне молодой интересный приезжий, просто молча отошел в сторону и перестал носить на ферму свои скромные знаки внимания.

– Это ее судьба, – промямлил как-то он Степанычу в личном разговоре. – Я ему не конкурент. Да и полюбила она его, кажется.

И все! Никаких больше разговоров на эту тему, никаких признаков затаенной злобы и неудовлетворенных амбициозных порывов. Никто ничего подобного за Володькой не замечал.

Что же произошло вчера? Почему он вдруг снова запил, хотя перед этим держался уже два месяца? И ведь не просто запил, а бесился. И почему именно вчера, когда Маша погибла?

Входил к нему в хату Павел Степанович Бабенко с опаской. Не Володьки боялся, нет. Труп его обнаружить остывший побаивался. Мог ведь и опиться, запросто. Мог и убитым оказаться. Может, и не он это кастрюли по полу разметал, а кто-то еще. Тот, кто убил Машу, мог убить и Володьку. Может, они даже дрались...

Все эти страшные крамольные мысли терзали Павлу Степановичу мозг, пока он перешагивал порог Володькиной хаты, забравшись в нее через окно летней кухни. Пока искал его в бардаке домашнем.

Нашел! Живым нашел в собственной койке. Лежал тот, свернувшись клубком на голом матрасе, подушка валялась рядом с койкой, одеяло без пододеяльника там же. Спал тихо, без храпа.

– Эй! Проснись, проснись, Володя! – принялся трясти его участковый, разворачивая с боку на спину. – Проснись, говорю!

Тот чуть приоткрыл мутные глаза, что-то прохныкал жалобно, замахал на участкового руками и снова засопел. Вполне мирно и беззаботно засопел, даже улыбнулся, кажется.

А вот ему – Бабенко Павлу Степановичу – было не до улыбок. У него внутри все сначала замерло, а потом заходило противным жидким студнем.

Это где же этот мерзавец обе руки-то так поранил, а?! Костяшки пальцев сбиты до крови что на одной, что на другой руке. Глубокая царапина на боку от плеча до поясницы. И он расцарапан, что ты будешь делать! И что самым отвратительным и опасным показалось Павлу Степановичу Бабенко, так это что под ногтями у аккуратного всегда Володи-библиотекаря откуда-то взялась бархатная каемка из грязи. Он что же, руками огород копал? Вон и ладони все в грязи. А штаны, что тот успел снять и бросить на стул возле окна, красовались озелененными штанинами.

Та-ак!!! Еще один!!!

Бабенко сердито запыхтел и по кругу обошел тесную комнату Володи. По сторонам почти не смотрел. Напряженно размышлял. И чем больше думал, тем гаже ему становилось.

Татьяна могла говорить правду, хотя он дал себе зарок пару часов назад никому ни в чем на слово не верить, пока сам во всем не разберется окончательно. И все же...

Татьяна могла не соврать ему и сказать правду относительно ее встречи с Марией. Могла покойная расцарапать ей лицо еще задолго до того, как оказалась на берегу злосчастного пруда. Могла повздорить с ней, расцарапать ей лицо и потом пойти на свидание. Но свидание, судя опять же по Татьяниным утверждениям, должно было состояться у приезжего холостяка Игоря. Как тогда Маша оказалась на берегу пруда? Зачем туда пошла, и это на каблучищах таких? У нее же эти каблуки все в земле, увязала небось по самые пятки.

Зачем пошла туда? С кем?

Уж не с этим ли алкашом, что со сладкой улыбкой посапывает теперь в своей не застеленной бельем кровати? Мог Володя перехватить Марию по пути к Игорю и завлечь ее для разговора на берег пруда? Мог! Говорить-то с ним она никогда не отказывалась.

Почему он позвал ее именно туда? А потому что место уединенное. И рыбаки собираются там всегда на утренней росе. Не клевала рыба с вечера, хоть убейся. Все желающие тянулись на берег лишь ранним утром. А вечером там редко кто бывал.

Молодые парочки тоже не любили туда ходить. Обрыв больно крутой, осоки много, ужей и лягушек. Они давно и прочно облюбовали сад за школой. Там и лужайки уютные, и скамеек много, и ходьбы особой не наблюдалось. Туда молодежь влюбляться ходила. А на пруд...

На пруд, если хорошо подумать, только рыбаки и шастали, и то лишь утром.

Бабенко остановился посередине запущенной комнаты, снова глянул на спящего Володю.

С какой целью он пригласил для разговора Маню именно туда? Если, конечно же, это он пригласил ее.

Чтобы их никто не видел – раз. И... чтобы их никто не видел – два.

Других вариантов у Бабенко не было.

А почему Володе не хотелось, чтобы их видели? Почему, почему? Уж не потому ли, что недоброе затеял?

– Эй, скотина! – Бабенко с силой шлепнул ладонью по голой Володькиной спине. – А ну просыпайся!

Результата никакого. Тогда Бабенко с силой шлепнул того по глубокой царапине, которую, возможно, на нем оставила все та же Маша. Глубокая царапина, свежая, стоило ее тронуть, как сразу крохотными бусинками по раневому зигзагу кровь выступила.

Володька поморщился и захныкал. И даже сделал попытку продрать глаза. Увидал участкового, замахал на него руками.

– Чур меня, чур! – еле ворочая языком, пробормотал Володя, тут же захихикал и дурашливо просвистел: – Караул, менты!!!

– Вот падлюка, а! – возмутился Бабенко и с силой шлепнул библиотекаря по щеке. – Я те щас дам таких ментов! А ну глаза на меня!

Голова у того от удара откинулась назад, и участковый заметил на кадыке у библиотекаря еще одну царапину, а по бокам от царапины два свежих синяка размером с современную пятирублевую монету.

– Ничего себе! – жалобно простонал Бабенко и шлепнул Володю еще и еще раз. – А ну отвечай, говорю!

– Чего... Чего тебе, Степаныч? – заныл Володя, сильно сморщив лицо. – Мне же больно!

– Где был вчера вечером? С кем пил, скотина? Машу видел? – засыпал участковый того вопросами, не особо надеясь на ответ.

– Пил один, – неожиданно твердым голосом начал отвечать Володька, но глаза не открыл. – Машу видел. Вчера был дома.

– Где Машу видел?

– Машу?.. – Худосочные плечи библиотекаря вдруг судорожно задергались. – Машу я вижу всегда, Степаныч! Ночью во сне, днем в грезах... Машенька... Картинка моя... Как же она могла так со мной?! Мразь!

– Кто мразь?! – вытаращился на него Бабенко.

Таких слов он отродясь от Володи не слыхал. В его представлении библиотекарь был глубоко интеллигентным человеком, правда, очень слабым. Оттого и не нашел себя до сих пор, оттого и пьет. Но, невзирая на периодические запои и буквально скотский образ жизни в плане быта, Володя ухитрялся не опускаться душой. Продолжал читать и цитировать классиков. Не прогуливал, опять же. Лекции какие-то в школе и клубе проводил. Правда, народу там собиралось человек по пять-шесть, не больше. И уж никогда не сквернословил и слов-то таких наверняка не знал. А тут вдруг – мразь!