Читать интересную книгу Человек, упавший с балкона. Детектив, мистика, любовный роман - Николай Бирюков

Есть мне расхотелось. Я положил бутылку-тюбик обратно на полку. Нащупал другую бутылку – с водой. Напился, закрыл холодильник и, осторожно ступая, как ступают по скользкому льду присыпанному снегом, отправился в путешествие на кровать. Лягу и буду о чем-нибудь думать. О хорошей еде, о том, кем бы я мог стать еще в этой жизни, о стихах или о женщинах, о непознанном – что первое в голову придет.

Я лег, пригрелся и уснул. Но приснилась мне какая-то хрень. Снилось мне, что у меня выпал левый нижний коренной зуб.

Отвалился, оставив после себя острые торчащие из десны осколки, больно царапающие корень языка. Я пытался вставить его на место, прижимая сначала языком, потом пальцами. И зуб то укоренялся, то выскакивал снова.

Когда он выпадал, я снова лез в рот руками и снова пытался вставить его на место. Осколки, оставшиеся от зуба, больно кололи пальцы. Я боялся, что проглочу выпавший зуб и вставлял его, изо всех сил вдавливая в десну! Но зуб, приживаясь на какое-то время, снова вываливался. Я резко проснулся. Привстал на локтях. Ощупал языком левую сторону нижней челюсти – все зубы были на месте.

глава 13

…Утро субботы было тяжелым. Сашек с Томой еще не вставали. Сашек и Тома болели. Часы на прикроватной тумбочке показывали десять утра.

И если Тамара выпила не особо много и у нее было только естественное недомогание, то перепившего вчера, а точнее уже сегодня, Сашка, истязало похмелье, как инквизиция еретика! У него болело все! Ломило суставы, ныли мышцы. В самую середину сердца кто-то загнал острый штопор и аккуратно, с садистским наслаждением, медленно крутил этот острый предмет туда-сюда. Живот пучило. Болело горло. На левом предплечье саднил ожег. Под правым глазом лиловел синяк. Откуда?

Полноту гармонии добавлял головной мозг, который отклеился от черепа и, свободно плавая внутри головы, приносил Сашеку невыносимые мучения! Интересно: желток с белком тоже могут крутиться в сыром яйце вокруг своей оси, как мужской мозг с похмелья? Или нет?

Перед глазами Сашка все плыло. Кружилось. Тошнило ужасно! Каждые двадцать минут Сашек бегал к унитазу. Его рвало до желчи. Стакан пива, который он решил принять с похмелья, пришлось запивать холодной водой, чтобы преодолеть рвотный синдром.

– Тома, что делать, Тома?! – простонал Сашек. На что получил очень короткий ответ:

– Поди еще поблюй, авось полегчает! Нечего было так нажираться вчера!

Сашек застонал и перевернулся на правый бок, отвернувшись от Томы. Тома повернулась к нему, прижалась и обняла его. Все-таки она его жалела. В этот момент из Томочкиного телефона посыпались серебристые мелодичные звуки. Томочка недовольно и лениво протянула руку к прикроватной тумбе. Взяла телефон. Нажала кнопку на дисплее. Приложила уху. Что ей сказано было в трубку, Сашек не расслышал. Но ее прекрасные, зеленые глаза потемнели. Губы поджались в тонкую полоску. Через секунду она вскочила и сказала.

– Быстро одевайся. Поехали! – Кто звонил? Куда поехали? Томочка! – простонал Сашек: – Куда? Я не могу сегодня! Я умру!

– Хорошо. Я сама за руль сяду! И мухой после меня в ванну! – сказала Тома направляясь умываться.

– Ты что, умеешь водить машину? – Сашек с трудом приподнял голову.

…Поехали на такси. Тома села впереди. Сашек был отправлен на заднее сиденье. Во время поездки таксист, жалея Сашка, пару раз останавливался, выбирая места возле кустов – чтоб Сашек мог облегчить желудок. Бутылка холодной газировки и пара таблеток обезболивающего сделали свое дело – к концу сорокаминутной поездки ему стало намного легче.

Таксист лихо подрулил к машине скорой помощи, стоявшей недалеко от нужного им подъезда, оцепленного полицией. Вокруг подъезда высились кучи песка и грунта – здесь, как и везде в Москве, шел вечный ремонт дороги. Недалеко от скорой весело мигала маячками полицейская машина.

Вокруг праздно толпился народ – не каждый день такое увидишь. Сашек, нашарив в кармане бридж пару купюр, расплатился и выбрался из такси. Подошел к передним дверям, открыл Тамаре дверь. На улице было жарко. Сашек пожалел, что не надел ни кепку, ни бейсболку. Солнце начало щекотать своими горячими лучами его лысину. Снова затошнило.

– Так что случилось, Тома? Зачем мы приехали?

– Сама не знаю. Директор Петрович сказал: срочно сюда и ключи прихватить!

Когда они подошли поближе к барьерной ленте, натянутой полицейскими, Тома побелела от ужаса. На сером асфальте, заляпанном песком и глиной, неестественно вывернув ноги и подвернув под себя левую переломанную руку, лежала молодая женщина. Вокруг тела валялись мелкие осколки оконного стекла. Кровавое пятно, расползшееся под головой девушки, уже запеклось под солнцем и стало бурым. Длинные распущенные волосы, цвета ячменной соломы, опутали лицо. Короткое белое платьице задралось и были видны почти ничего не скрывающие веселенькие синие стринги. Одна туфелька, в цвет платьица, слегка испачканная кровью, была на ноге, второй, левой туфли не было – видимо, отлетела в сторону в момент удара. Сашек обратил внимание, что рядом с ней не было обычных женских атрибутов – ни сумочки, ни телефона. В ворохе окровавленных волос блестела пластмассовая сережка.

На правой ноге у девушки была искусная татуировка в виде летящих красно-черных бабочек, поднимающихся вверх от щиколотки к колену и от колена, опоясывая бедро, к паху. Возле трупа возились медики и полицейские. Они, негромко переговариваясь между собой, что-то мерили и записывали.

Сашека кто-то хлопнул по спине. Он вздрогнул от неожиданности и обернулся – перед ним, грозно сверкая стеклами очков, стоял Петрович. Директор Петрович был в белых парусиновых туфлях, в белом летнем полотняном костюме и в белой льняной панамке.

– Привет! Ну что? Посмотрел? – Петрович тяжело дышал, как будто он не приехал сюда на своей белой машине, а прибежал на своих двоих.

– Павлик, я вообще ничего не понимаю! Зачем мы сюда приволоклись?

– Эта девушка выброшена из квартиры поэта. Вот зачем. Вы ключи привезли? Они у вас? А чего это у тебя вид такой приблатненный? Тамара в глаз дала?

– Тома! – Сашек повернулся, нашел глазами Тамару в толпе зевак и позвал ее еще раз.

Тамара подошла. Она не сразу поняла, что от нее хочет директор.

– Какие ключи? А! Ключи! Да, здесь. Я принесла. Не теряла и никому ничего не давала…

– Давала – не давала… Про это теперь не мне… Паровоз ушел… Договор, договор наш где?!! Где записка, про которую мы вчера говорили? Вы забрали?

– Нет. Я переложила записку и договор в письменный стол. Никто ничего забирать не просил. А второй комплект ключей на кухне, на столе лежал – прямо на договоре и на записке. Я его туда же, куда записку и договор положила, ящик на ключ заперла, который в столе валялся, а ключ вот он – я его с собой прихватила.

– Вот блин! – Петрович взвился на громкий шепот. – Ну, почему мне так не везет с людьми! Почему? Господи! Я Вас, дорогая моя, вчера лично просил съездить, осмотреть квартиру и забрать ВСЕ ЛИШНЕЕ!

– Вы прикалываетесь?!! Я не Ваша дорогая! И откуда я знала, что именно «Все лишнее!». – Томочка обозлилась. – Надо было Вам самому ехать. Я ничего ни лишнего, ни подозрительного, бросающего тень на нашу контору, не нашла.

глава 14

…Квартира Поэта находилась на четвертом этаже обычной крупнопанельной пятиэтажки, построенной в девяностые годы прошлого века. Такие квартиры называют «распашонками». Заходишь в прихожую – направо коридорчик, ведущий в туалет, за ним – проход в ванную и в семиметровую кухню. Проходишь три метра вперед – посредине встроенный шкаф для одежды. Справа от шкафа вход в спальню. Слева – дверь, ведущая в комнату дневного обитания. В этой комнате и был балкон, откуда упала девушка. На балконе, на натянутых веревках, сохло какое-то белье.

Комнаты были немаленькие, даже для нашего времени! Три на шесть и три на пять метров – для холостяка совсем неплохо! Такие дома строились в большом количестве в годы социализма. Срок эксплуатации дома был обозначен в семьдесят пять лет, бетонные панели, отлитые на советских заводах, были крепкими – жить можно!

…Квартира представляла собой обычное холостяцкое жилье. Чисто. Но видно, что женская рука здесь бывала не часто. Например, слой пыли под кроватью в спальне и под диваном в комнате указывал на то, что пылесосили и мыли полы в этих, недосягаемых для мужчин местах, довольно редко.

В большой комнате стояла гладильная доска, которая никогда не складывалась. Зачем ее убирать, если не мешает? Работал и спал поэт в маленькой комнате, гостей принимал на кухне. Большая комната ему служила чем-то вроде бытовки.

И сейчас на гладильной доске стоял утюг и навален ворох мятой одежды.

Постельное белье, носки, трусы Поэт вообще никогда не гладил – зачем? – а рубашки гладил очень остроумно – только ворот и манжеты. Остальное под пиджаком не видно!